У подножия вулкана

Не кто иной, как Гусман, не кто иной, этого быть не может, но, значит, все-таки это может быть, потому что это его собутыльник, с которым они пьянствовали минувшей ночью, доктор Вихиль собственной персоной; за каким дьяволом его сюда принесло? Доктор приближался, и в душе у консула нарастала тревога. Конечно, Куинси у него лечится. Но почему тогда доктор не пошел прямо в дом? Почему он тайком рыщет по саду? Это могло означать только одно. Вихиль преднамеренно выбрал для своего посещения ту самую минуту, когда он, консул, по всей вероятности, должен посетить бутылку с текилой (но тут он ловко обвел их обоих вокруг пальца), выбрал эту минуту, ясное дело, для того, чтобы шпионить, вынюхивать, разузнать некую тайну, а какую именно, об этом черным по белому напечатано вон в той газете, пестрящей грозными обвинениями: «Возобновлено дело о преступлении, совершенном некогда на борту «Самаритянина», получены сведения, что капитан Фермин находится в Мексике», «Фермин признан виновным, схвачен и рыдает в одиночной камере», «Фермин не виновен, но искупает вину всего человечества», «Труп спившегося Фермина найден в угольной яме» — такие чудовищные заголовки мгновенно промелькнули в воображении консула, потому что у доктора в руках была не просто газета «Эль Универсаль» — то была его судьба; но он не мог отринуть и теперешние угрызения своей совести, они безмолвно витали вокруг этой утренней газеты, потом отступили в сторону (доктор теперь стоял на месте, озираясь), отвернулись, замерли, вслушивались и шептали: «Нас не проведешь. Мы-то знаем, что ты сделал ночью». А что он такое сделал? Явственно, как бы воочию — а доктор Вихиль меж тем узнал его, сложил газету и с улыбкой стал быстро приближаться, — увидел он приемную доктора на Авенида де ла Революсьон, куда спьяну, не известно зачем, он ввалился ни свет ни заря, эту мрачную комнату, увешанную портретами давно умерших испанских врачей, чьи козлобородые лица, так нелепо выглядевшие над пышными воротниками, почему-то похожими на протоплазму, вероятно, кривились от безудержного смеха, когда они делали свои операции, не уступавшие инквизиторским пыткам; но, поскольку память удержала лишь этот живописный фон, не имевший ровно никакой связи с собственными его поступками, а больше он почти ничего не помнил, это было слабым утешением, хотя, кажется, он не сыграл там какой-либо неприглядной роли. Куда утешительней, во всяком случае, была для него теперь улыбка доктора Вихиля, и вдвойне утешительно было видеть, как доктор, дойдя до того места, где недавно стоял садовод, остановился и вдруг низко, до земли, поклонился ему; поклонился еще, еще и еще раз, безмолвно, но убедительно свидетельствуя перед консулом, что минувшей ночью не было совершено ничего столь чудовищно преступного, дабы отказать ему в уважении. А потом оба вдруг застонали.

— Que t...[105] — начал консул.

— Рог favor[106], — хрипло прервал его доктор, приложив холеный, но дрожащий палец к губам и тревожно озираясь.

Консул кивнул.

— Ну разумеется. Вы очень бодро выглядите и, конечно же, не были ночью на балу, — громко и непререкаемо сказал он, тоже озираясь, но мистера Куинси, который, во всяком случае, не мог иметь теперь столько бодрости, нигде не было видно.

Вероятно, в эту минуту он закручивал главный кран, питавший шланги; и как нелепо было заподозрить «злой умысел», в то время как доктор зашел запросто, на минутку, случайно увидев с улицы, что Куинси работает в саду. Консул понизил голос. — Кстати, пользуясь случаем, я хотел бы спросить, что вы рекомендуете при похмелье после небольшого кошачьего концерта?

Доктор снова опасливо оглядел сад и засмеялся беззвучно, хотя все его тело тряслось от хохота, белые зубы ослепительно сверкали под солнцем, и казалось, смеется даже его безупречный синий костюм.

— Сеньор...— начал он, кусая губы от смеха, как ребенок. —

Сеньор Фермин, рог favor, простите меня, но я обязан совершать здесь деяния, как...— Он еще раз огляделся и перевел дух —

...как будто апостол. Вы хотели говорить, сеньор, — продолжал

Он, несколько успокоясь, — что на это утро вы ощущаете себя будто бы кот в мешке?

— Не совсем, — сказал консул все тем же тихим голосом и в свою очередь подозрительно взглянул в противоположную сторону, на агавы, которые упорно взбирались по склону ущелья, словно батальон, идущий на штурм под пулеметным огнем. — Пожалуй, это преувеличение. Проще говоря, чем могли бы вы помочь страдающему хронической, сознательно спровоцированной, всепоглощающей, неизлечимой белой горячкой?

Доктор Вихиль вздрогнул. Углы его рта тронула едва заметная озорная улыбка, и он нетвердой рукой попытался скатать газету в аккуратную трубку.

— Вы хотел говорить не как кот... — сказал он и быстро изобразил пятерней в воздухе причудливую волнистую линию, — а более вероятно...

Консул кивнул радуясь. Потому что камень свалился с его души. Он успел пробежать глазами газетные заголовки и удостоверился, что все они возвещают лишь о болезни римского папы и о битве на Эбро.