У пристани.

На лице Марыльки отразилось нескрываемое отвращение; она встала с места и устремила на двери полный ненависти и презрения взгляд. Послышались тяжелые шаги; половица скрипнула, и в комнату вошел Чаплинский; он осторожно притворил за собой двери и с заискивающей улыбкой торопливо подошел к Марыльке.

— Крулево моя, — заговорил он шепотом, поднося почти насильно руки Марыльки к своим жирным губам и покрывая их влажными поцелуями, — нам надо поскорее предпринять что — нибудь. Я только что от гетманов… Все говорят, что Хмельницкий выступил… Еще неизвестно, куда он двинется, но если пойдет на Збараж…

— То мы будем защищаться. Разве может нас испугать подлый хлоп? — перебила Чаплинского насмешливо Марылька и смерила его презрительным взглядом с ног до головы.

— Конечно, конечно! — смешался Чаплинский. — Я всегда… готов… и рад… но один в поле не воин; а разве можно положиться на этих трусов? В войске и теперь паника… Опять повторятся Пилявцы, Корсунь…

— Но что же думает предпринять пан?

— Бежать отсюда, пока еще не поздно.

— Куда бежать?

— Подальше, ну, хоть в Варшаву…

— В Варшаву? Ха — ха — ха! — разразилась Марылька презрительным хохотом и продолжала шипящим от злобы голосом: — Нет, пане! Набегались мы уже за этот год довольно! Были уже и в Варшаве. Хорошо, весело там жилось! Пан, верно, уже забыл, как все нас чуждались, как никто не хотел принимать нас, как все с презрением, с отвращением смотрели на пана! Ха — ха — ха! В Варшаву! А из Варшавы куда побежим мы, опять в Збараж? А из Збаража в Гданск или в Москву?!

— Но что же делать, моя королева? Во всем этом не я один виноват.

— О да, конечно, конечно! — воскликнула Марылька. — Я упросила пана!

— Дорогая моя, теперь не время спорить об этом, — продолжал торопливо, умоляющим тоном Чаплинский, — надо думать о своем спасении… Я привел с собой двух шляхтичей… они могут передать нам много о Хмельницком. На бога, выйди к ним. На нас и так все косо смотрят, а ты еще чуждаешься всех… Ведь знаешь…

— Знаю, — перебила его надменно Марылька и направилась к дверям; Чаплинский бросился вслед за ней. Они вошли в соседний покой.

— Вот, радость моя, — произнес Чаплинский слащавым тоном, указывая Марыльке на двух шляхтичей, ожидавших их там, — я привел к тебе двух этих благородных шляхтичей; их любезность и ум помогут нам весело скоротать это скучное время. Впрочем, одного из них моя крулева хорошо знает.

— Пан Ясинский? — вскрикнула Марылька с изумлением и устремила на подошедшего к ней Ясинского пристальный взгляд.

Ясинский слегка смутился и опустил глаза.

— Он, он, шельмец! — продолжал шумно Чаплинский, хлопнув Ясинского приятельски по плечу. — Сознайся, пане, испугался ты тогда здорово хлопов, когда бежал от нас в Гущу к паку воеводе брацлавскому?

— Но, пане, не бежал, а торопился присоединиться к войску, — перебил его Ясинский.

— Однако пан и с гуртом в поле не выходил.

— Пан воевода брацлавский предпочитал перо мечу и мирные переговоры — бранным кликам. Но по дороге я перебил массу быдла… Вот свидетели моих подвигов, — обнажил он немного шею.

Марылька подняла с изумлением глаза и заметила на ней сзади короткий рубец.

— С тылу, — улыбнулся Чаплинский, — впрочем, всяко бывает. Все же значок. Но пан, сколько я знаю, не был в ассистенции воеводы, когда тот ездил в Киев на свидание с Хмелем[88].

— Оставался в обороне замка… Был еще болен, на шаг от смерти.

— Но, но, но! — погрозил ему шутливо Чаплинский. — Однако пусть будет так, как хочет пан. Во всяком случае, я рад, душевно рад видеть пана. А вот, богиня моя, пан Дубровский, — указал он на другого, немолодого уже шляхтича, бывшего в свите воеводы в Гуще, — пан был в ассистенции воеводы и может нам рассказать много любопытного об этом подлом хлопе.

— Разве пан воевода тоже прибыл в Збараж? — изумилась Марылька.

— Да, моя ясная пани, мы принуждены были покинуть Гущу. Хмельницкий уже выступил, огромные шайки хлопов рыщут повсюду, нам едва удалось доскакать сюда.

— И все это сделали наши поблажки да снисхождения, — заметил злобно Чаплинский. — Если б король после своего избрания, тогда, когда Хмель возвращался на Украйну, послал ему вместо любезных лыстов двадцать тысяч послов с горячими упоминками, не принуждены бы были благородные шляхтичи скитаться теперь по белу свету, оставивши свои дома на разграбление подлому быдлу.

— Но, пане подстароста, теперь для Хмельницкого двадцать тысяч войска все равно, что для меня двадцать мух, ей — богу, правда, — возразил Дубровский. — Видели мы там много чудес, слава богу, что еще головы свои целыми унесли!

— Гм… гм… — промычал Чаплинский. — Однако ты так напугал своими словами мою пани, что она и не просит нас садиться, не предлагает нам и чарки вина.

— Прошу прощения, ясное панство, — спохватилась Марылька и покраснела. — Об этом Хмеле так много говорят теперь, что поневоле забываешь из — за него все!

Гости уселись; через несколько минут слуги внесли и поставили на столе фляжки и чарки. Чаплинский налил себе и двум гостям; все присунулись к столу; Марылька села тоже.

LX