У пристани.

В притворе костела было почти темно; сквозь открытые двери видна была погруженная в полумрак внутренность костела и несколько распростертых перед распятием фигур.

Из дверей костела медленно вышла в притвор стройная женская фигура, закутанная с головы до ног во все черное, и остановилась возле кропильницы; она погрузила в святую воду свои пальцы и, прикоснувшись ими ко лбу, занемела в молитве.

— Ах, пани, это вы! А я ищу вас всюду, — раздался подле нее тихий шепот.

Женщина вздрогнула.

— Ты, Зося?

— Я, я!

— Ох, Зося, — сжала Марылька руку служанки своею холодною рукой и заговорила прерывающимся голосом, — пан пробощ такую страшную проповедь говорил: чтобы все готовились к смерти, чтобы исповедывали свои грехи… Конец! Ох, я не хочу умирать! Я боюсь, боюсь, Зося… козаки… истязания… — Голос Марыльки оборвался, она прижала платок к глазам и умолкла, только плечи ее судорожно вздрагивали и выдавали подавленное рыданье.

— Ужас, ужас, пани! — зашептала и Зося, утирая глаза. — Говорят, что на завтра перейдут в-город… Ой, пани, мы погибли, погибли; когда начнут брать приступом город, не пощадят никого.

— Ох, что же делать? — заломила руки Марылька.

— Просить, молить гетмана, чтоб взял нас к себе.

— Как просить? Как молить?

— Писать…

— Писать! Писать! Да как же отправить письмо? Кто согласится пойти теперь в лагерь Богдана?

— Подкупить… здесь есть еще много хлопов.

— Ах, что из этого выйдет? Если бы и нашелся такой, разве наши выпустят его из лагеря? Мышь не выскользнет теперь отсюда. Поймают, откроют, казнят… Ох, смерть, смерть! — простонала с отчаяньем Марылька, припадая к стене головой.

— Все равно, и так не лучше будет. Надо сделать все, что возможно, все, что возможно, пани, — шептала с возрастающим ужасом Зося— и здесь нас ожидает смерть. Уже начался голод, припасов в городе нет… болезни… мор… Попробовать самим прорваться…

— Куда? Отсюда? Да если бы нам удалось прорваться, первые хлопы разорвали бы нас на тысячу кусков! — вскрикнула невольно Марылька.

Но Зося схватила ее за руку.

— Тс… пани, пойдемте отсюда! — произнесла она шепотом, оглядываясь в сторону открытых дверей. — Пойдемте отсюда, на нас смотрят.

Действительно, перешептыванье двух женщин обратило на себя внимание; некоторые из распростершихся ниц поднялись и смотрели с ужасом в их сторону, готовясь услышать еще более страшную весть.

Марылька и Зося вышли на площадь. Однообразный перекатный гул орудий не умолкал; иногда только его заглушал грохот разваливающегося здания.

— Домой? — спросила Зося.

— Ах, нет, нет… — ответила торопливо Марылька, судорожно впиваясь в ее руку, — не могу, там смерть…

Они пошли по улицам. Всюду у ворот, у дверей домов стояли сбившиеся кучки мужчин, женщин и детей; видно, оставаться в домах было еще невыносимее, чем слышать этот немолчный грохот орудий. Во многих домах окна были выбиты, крыши проломаны; у некоторых обвалились углы и обнажили внутренность опустелых комнат. На каждом шагу попадались кучи сваленных на голую землю раненых; слышались томительные стоны. Но многие из раненых лежали уже безмолвно с раздувшимися, позеленевшими лицами; страшное, удушливое зловоние распространялось вокруг этих ужасных куч.

Марылька отворачивалась от этих картин и шла торопливо вперед и вперед, словно думала убежать от этого ужаса, окружавшего ее. Зося не отставала. Вдруг возле них, над самой головой, раздалось знакомое шипенье, затем треск, и что — то огромное и ужасное впилось в стену соседнего дома. Зося и Марылька едва успели шарахнуться в сторону, как в воздух с клубами дыма полетели камни, щепки, осколки, и стена дома с грохотом повалилась вовнутрь.

— Ой, пани, уйдем. Здесь ходить опасно, — схватила Зося Марыльку за руку.

— А дома разве лучше? Еще задавит живых! — ответила с горечью пани.

Зося хотела что — то ответить, но в это время внимание их привлекло какое — то глухое рычанье, раздававшееся невдалеке. В глубине улицы два жолнера с остервенением вырывали друг у друга труп какой — то дохлой собаки. Один из них был широкоплечий рыжий немец, другой — опухший и бледный литвин. Глаза их горели безумным блеском; они не говорили ни слова, а только глухо рычали, как два оскалившихся зверя… Несколько минут продолжалась эта безмолвная борьба; наконец немец ударил со всей силой в живот своего противника; с глухим стоном повалился тот навзничь, кровь хлынула у него горлом, из обессиленных рук выпала добыча; немец подхватил ее и бросился бежать. Жолнер с трудом приподнялся, он хотел встать — и упал снова… Дикий крик вырвался у него из груди, — он разразился ужасным, раздирающим душу рыданьем.

— Пойдем, пойдем отсюда, Зося! — вскрикнула Марылька. — Я не могу, не могу…