У пристани.

— Да, да, да, — заговорил поспешно Чаплинский, глотая слезы. — Натешился уж… надоела…

— Довольно! — раздался в это время чей — то глухой голос.

Все вздрогнули и оглянулись. В раздвинутой бархатной портьере стояла бледная как стена, дрожащая от гнева Марылька, Волнение ее было так сильно, что для того, чтобы не упасть на пол, она должна была ухватиться обеими руками за бархатные драпировки. Все как — то смешались. Ясинский воспользовался этим мгновением всеобщего замешательства и, подскочивши поспешно к Чаплинскому, шепнул ему на ухо:

— За мною, пане, я спасу тебя! Я знаю тайный лаз.

— На бога! — схватился Чаплинский с земли и уцепился за его руку.

— Довольно! — заговорила Марылька сдавленным, прерывающим от волнения голосом. — Я слышала все, и стыд жжет мои щеки огнем за то, что я могла полюбить такого подлого и низкого труса!.. Стыд жжет меня и за вас, презренные потомки прошлой славы, за то, что я родилась среди вас! Га! Рыцари, герои!.. Сколько средств перебрали вы, чтоб вымолить милость у хлопа, — измену, предательство, подкуп и, наконец, мой женский позор!.. Меня вы думали отдать для мести Богдану?.. Не нужно! — выступила она гордо вперед. — Я сама пойду к нему и если у него в сердце не лед, над вами я буду властвовать!..

LXIV

В козацком лагере не спали; всюду горели огромные костры, вокруг них сновали, переговаривались и простые, и значные козаки. Все ожидали чего — то.

В палатке гетмана шел торопливый разговор.

— Так ты видел самого хана, сыну?

— Да, батьку.

— Ну и что?

— Он гневается на тебя за то, что Збараж до сих пор не взят.

— Гм, — закусил с досадой ус Богдан, — не будь там этого клятого Яремы, он бы давно уже был в моих руках. Ну, а что же он тебе насчет приступа сказал?

— Да все виляет… говорит, чтоб козаки первые начинали, а он тогда ударит с другой стороны.

— Га! Старые татарские шутки! Так они и при Желтых Водах! Ха — ха! Чужими руками хотят жар загребать! — сверкнул глазами гетман. — Ну погоди ж, — погрозил он куда — то в сторону, — уж если нам самим на приступ идти, так тебе не видать и добычи!

— Там, батьку, у татар что — то неладно, — заметил нерешительно Тимко.

— А что? — подался к нему порывисто Богдан.

— Да вот… ты ведь знаешь, батьку, что я теперь по — татарскому все равно, как по — своему, ну, и удалось мне услышать там, как мурзы между собою переговаривались о каком — то посольстве польском, которое уже было у них… быть может, оттого и хан не хочет помогать нам.

— Так, так, — произнес горько Богдан и зашагал в раздумье по комнате, — теперь уже пойдут у них подкупы. Добро еще, что хан теперь не согласится на подкуп, — усмехнулся он. — Он думает заполучить всех магнатов живьем в полон. Однако, — остановился он подле Тимка и поднял решительно голову, — пора этому конец положить.

— Так, батьку, так! — воскликнул горячо Тимко. — Чего нам теперь? Не хотят они ударить с нами вместе — тем лучше. Обойдемся и без них. По крайности нам одним и слава будет.

Богдан усмехнулся и хотел было ответить что — то сыну; но в это время на пороге появился молодой джура и объявил, что полковники хотят увидеть гетмана.

— Пускай войдут! — ответил Богдан.

Джура скрылся, и через минуту в палатку вошли быстрыми шагами Кривонос[101], Чарнота и Нечай. За этот год Чарнота совершенно изменился: его удалое, прекрасное лицо приняло теперь выражение суровой, непоколебимой отваги; ни веселая улыбка, ни ласковый взгляд не освещали уже его никогда. Товарищи и козаки относились теперь к нему с особенным почтением, а Кривонос старался окружить своего молодого друга своеобразною грубою лаской. Но для Чарноты, казалось, исчезли теперь все человеческие чувства; в нем жило только одно страстное желание, поглотившее все его существо, — освободить навсегда свою страну и уничтожить ляхов.

— Ясновельможный гетмане, — заговорил он горячо, — ты все еще не даешь нам гасла для приступа, а между тем с ляхами творится что — то недоброе; они уже получили какое — то отрадное известие… быть может, ожидают с минуты на минуту помощи.

— О какой помощи говоришь ты? — изумился Богдан.

— О короле; ведь он уже вышел из Варшавы.

— Ему мы послали навстречу Богуна. Порог хороший! Пускай — ка переступит его сначала.

— А между тем они уже получили какую — то радостную весть: сегодня несколько раз палили из замковых пушек, а замок весь сияет огнями. Смотри — ка, гетмане, ведь это неспроста! — И с этими словами Чарнота поднял полог палатки. Все подвинулись к выходу.

Среди темноты ночи, покрывшей все непроглядным мраком, на вершине горы сиял огнями зубчатый Збаражский замок. Среди окружающей тьмы он имел такой блестящий, торжественный вид, что, казалось, в нем собрались пышные гости праздновать королевский свадебный пир. И вдруг, как бы в довершение этого впечатления, с башни замковой грянул пушечный выстрел, за ним другой, и до ушей удивленных слушателей долетели слабые отзвуки музыки.

Полковники переглянулись.

— Ишь, бесовые дети, — проворчал Кривонос, — что это они, подурели с голоду, что ли?

— А может, собрались востатнее погулять, — заметил Нечай.