У пристани.

От жгучих речей лицо Марыльки загорелось жарким румянцем, черный креп свалился с ее головы, золотистые волосы разметались по плечам и окружили ее голову светящимся ореолом; глаза ее, потемневшие, как сапфир, впивались в глаза Богдана; они, казалось, проникали какими — то огненными нитями в самые тайники его сердца… Опьяняющий аромат ее дивного тела кружил голову Богдана. А голос Марыльки шептал все страстнее какие — то безумные, бессвязные слова… Гетман уже не разбирал их значения, а только слушал этот голос, дивный, чарующий, страстный, заставляющий забывать все окружающее.

— Олесю, радость моя! — вскрикнул клокочущим голосом Богдан, сжимая до боли ей руки. — Скажи мне, есть ли бог в твоем сердце? Правдивы ли твои слезы? Есть ли хоть капля правды в твоих словах? Я молю тебя — правды, правды! Я хочу верить тебе, слышишь, хочу!

— И верь! Верь! — подхватила горячо Марылька. — Тебя одного люблю и любила! За тобой пойду на край света! Для тебя только и живу, мой желанный, мой коханый!

— Поклянись мне!

— Клянусь последними страданиями отца, клянусь спасением моей души, клянусь своею предсмертною минутой, — страстно заговорила Марылька, сложивши на груди руки, — тебя одного любила и люблю! Чаплинского не знала. Он ненавистен мне, как никто на земле. Пускай отступит от меня навеки пречистая матерь, если в моих словах есть хоть капля лжи! Пускай над моею могилой креста не поставят! Пусть я умру без отпуска, как Каин!

— Помни, что нарушителей клятвы, — сказал мрачно Богдан, — ждет страшная кара и там, и здесь, на земле.

— Что мне кара? — вскрикнула горько Марылька. — Может ли быть большая мука, как то, что ты не веришь ни мне, ни моим слезам? О, чем же мне заслужить твою веру? — продолжала она, обливаясь слезами. — Чем мне уверить тебя, чем, скажи? — заломила она в отчаянии руки.

— Елена! — прошептал Богдан, теряя над собою власть. — Последний раз, на бога… правду… если ты любишь, любила меня, все, все забуду! Ах. как я тебя люблю!

— О гетмане! — прервала его страстным воплем Марылька и бросилась к нему на грудь.

Богдан не отстранил ее, а обвил своими руками. Теплое, ароматное тело прильнуло к нему с такою страстью, что Богдан почувствовал, как все закружилось в его голове. Этот аромат, эта близость безумно любимой женщины опьянили гетмана, а Марылька, прижавшись к его губам своими губами, шептала страстно, безумно:

— Люблю, люблю, люблю тебя одного!

Вдруг у входа раздались какие — то спешные шаги; в одно мгновение Марылька отскочила от гетмана, и в эту же минуту на пороге появился джура.

— Как смеешь ты нарушать мой наказ? — крикнул на него запальчиво гетман.

— Прости, ясновельможный гетмане, из Збаража только что прибежал какой — то шляхтич; он требует, чтобы я ввел его к тебе, и говорит, что имеет сообщить тебе неотложные, важные новости.

При первых словах джуры Марылька вздрогнула и побледнела. Ужасная мысль шевельнулась у нее в голове: «А что, если это Чаплинский или Ясинский, если они явились сюда выдать ее тайну? О боже, что тогда?..» Богдан молчал, он хотел было велеть шляхтичу подождать, но бросил быстрый взгляд на Марыльку, и какое — то подозрение шевельнулось в его душе…

— Обезоружить и впустить, — произнес он отрывисто. Марылька занемела в ожидании, но решила смотреть опасности прямо в глаза.

В одно мгновение в уме ее созрело быстрое решение: будет ли это Чаплинский или Ясинский, но поведение их с нею будет зависеть от того, какими покажутся им отношения Богдана к ней, а потому она села рядом с ним и постаралась придать своему лицу самое радостное выражение. Шляхтич не заставил себя ждать; через несколько минут в палатку вошла какая — то фигура с большим мешком в руке. В мешке лежало что — то тяжелое и влажное; низ его был мокрый, и какая — то темная, красная жидкость просачивалась через него и падала крупными каплями на пол.

— Ясинский! — крикнул с изумлением и негодованием Богдан, схватясь с места. — Сюда? Ко мне? Осмелился прийти?.. Га — га! Ну я теперь припомню пану Суботов! Гей, козаки! — хлопнул он в ладоши.

— На бога, ясновельможный гетмане, — бросился перед ним на колени Ясинский. — Я торопился, чтобы принести ясновельможному гетману все сведения о Збараже; я знаю тайный ход… Я принес преславному гетману то, чего он напрасно добивался целых два года, чего не хотел подарить ему сейм! — И с этими словами Ясинский встряхнул своим мешком, — к ногам гетмана и Марыльки покатилась бледная, замаранная кровью голова Чаплинского[105] с раскрытыми, застывшими в ужасе глазами.