У пристани.

— «Прими нас, слуг твоих, в милость твоего царского величества и благослови, православный государь, наступить своей рати на тех, которые наступают на православную веру, а мы бога молим, чтобы ваше царское величество, правдивый и православный государь, был над нами отцом и заступником».

— Да… — воскликнул горько гетман, отложив с досадой грамоту, — на такое искреннее воззвание Москва молчит! Иу, положим, что там не хотели рисковать до Зборовской битвы, не ведая, в чью сторону фортуна наклонит весы. Но вот и слепая гостья протянула к нам руку, а Москва все думу думает. А если б она выставила за нас свои дружины, тогда б не посмотрел я ни на ляхов, ни на татар: не пустил бы ляхов в их здешние поместья — и порешил бы сразу с бедою поспольства.

Монолог взволнованного гетмана прервал джура, объявивший ему о приходе генерального писаря пана Ивана Выговского.

— Пусти! — оборвал его гетман и встретил вошедшего Выговского несколько раздраженно. — Ну что, пане Иване, ничего нового, утешительного?

Писарь посмотрел на своего гетмана несколько изумленно и ответил, протягивая подобострастно руку:

— Утешительное, ясновельможный гетман, может быть только после горя и бед, а над нами чересчур ярко светит солнце.

— И ты, ослепленный его лучами, не видишь даже собирающихся на оболони черных туч?

— Если бы были таковые, — улыбнулся загадочно писарь, — то при ясном дне они только краса. Нужно только иметь в запасе и буйные ветры, чтобы разогнать хмары, когда они станут заступать свет.

— Да, да, — заговорил словно сам с собою гетман, шагая по обширному покою, — о скоплении под рукой этих буйных ветров нужно подумать; хотя эти ветры часто не разгоняют, а еще нагоняют тучи, да и вообще к тихому пристанищу не ведут. Народ истомился в борьбе, обнищал, извелся…

Каждая семья, заметь себе, не досчитывается какого — нибудь кормильца. Два года поля не обсеменялись, хлеба нет в запасе, может наступить голод, а при нем вся эта военная добыча окажется ничтожной… Что, написал ты, пане, к уграм[119], чтоб отпустили нам хлеба? — остановился гетман перед Выговским.

— Написал, — отвечал тот, — и к ясному князю Ракочи, и к мультанскому господарю, да еще послал закупщиков и в Львов: там есть достаточно запасов. Скоро ожидаю известий.

— Да, торопись… Зима вот — вот… А с зимою — то и начнет гвалтовать голод.

— Пришло еще от ясного князя канцлера письмо, — продолжал деловым тоном секретарь гетмана. — Именитая шляхта домогается, чтоб к весне ей было дозволено приехать и начать хозяйничать в своих поместьях. Некоторые даже просят обеспечить им переезд со своими командами и зимою, так как зимою же соберется, по всем вероятиям, и сейм.

— Ох, эта именитая шляхта со своими поместьями! Вот где она у меня сидит! — ударил себя гетман по затылку и, опустившись в высокое кресло, стал усердно тереть рукой лоб. — Ишь как торопятся, чертовы дети, да еще с командами, чтобы снова затеять бесчинства. Нет! Теперь годи! Урвалась нитка! Не допущу я их команд, — раздражался все больше и больше гетман, — да и народ не допустит: задаст снова панкам такого духопелу, что и манаток не успеют собрать!

— Да, народ теперь словно дикий конь без узды, — заметил, покачав головой, Выговский, — уж если они наших, православных панов не допускают в местечки, то что будет с поляками?

— Ох, есть ведь, пане Иване, и наш брат значной на манер шляхты, так тут и диву даваться нечего, а чтобы к весне пустить сюда шляхту, если не с командами, то хоть с жидами, так этого пусть и в думу себе не берут. Эх, обидели мы в Зборовском договоре посполитый люд, который помогал нам щыро!

Выговский пожал в недоумении плечами и хотел что — то возразить, как в это время отворилась бесшумно боковая дверь и в кабинет вошла, разливая благоухания, молодая гетманша Елена.

— Я не помешала панству? — обратилась она с очаровательною улыбкой к гетману и Выговскому. — Прости мне, мой ясный круль, если… да, то я уйду, — остановилась она в покорной и грустной позе.

— Нет, чего же, — ответил Богдан, — секретов сейчас нет: твое мнение может иногда и пригодиться, особенно если речь идет о польских магнатах…

В последнее время отношения и чувства Богдана к своей жене стали раздражительными и изменчивыми до полной противоположности: то он чувствовал к ней неотразимое влечение и был нежен, то сваливал на ее голову все неудачи, все невзгоды, все вопли своей совести, и в такие минуты был груб с ней и высокомерен, то вдруг ревновал ее ко всем или допекал прошлым.

— Бог с ними, — вздохнула печально Елена, остановив на Богдане свои синие, словно просящие пощады глаза — я пришла к своему славному повелителю, чтоб оторвать его от неустанных и чрезмерных трудов. Ведь гетман вот третий уж месяц не отрывается от этого стола: ни придворные развлечения, ни охоты, ни герцы в последнее время его не занимают. Ведь так же можно известись, не правда ли, пане Иване?

— Так, так, найясиейшая пани, — поклонился Выговский, — его гетманская милость чересчур принимает все к сердцу. Вот хоть бы судьбу этой голоты…

— Ах, Езус — Мария! — пожала плечами Елена.