У родного очага

— Что слышал, то и сказал… Ты что, человеческого языка не понимаешь? Кукупаш тебе поможет. Он сейчас там — с табуном. Главное — успеть до рассвета. Утром приедет прокурор, в юрте Байюрека он найдет голову жеребца… Если ее там не будет, ты сам, связанный, будешь лежать у Прокуроровых ног… Понял?

— Кудай, кудай, помилуйте меня… Бог слышит — никому не скажу, что вы мне поведали. Рабом буду вашим, собакой, и дети мои… только…

— Ну, не хнычь. Иди. Кончен разговор. И не бойся. Пока я на своем месте, будешь как у Христа за пазухой. Ты ведь меня знаешь. А Байюрек, тот — так себе. Щенок… Чесоточный козел хочет вожаком стада стать… А я таких, как он, могу двух съесть, и то сыт не буду. Все. Ступай, парень. Спать пора… Эй, женщина, приготовь кровать! — крикнул Йугуш, уже зевая.

Кепеш не может подняться. Чувствует себя зайцем, попавшим в петлю. Ничего не соображает, в ушах шумит, в голове гудит, будто кто стукнул его. Сердце бьется высоко, у самого горла. И верно — петля крепкая, не оборвать ее. Ничего не поделаешь.

— Что сидишь? Может, решил с моей женой переспать?

Встал Кепеш. Дрожит как осиновый лист. Вышел из юрты. Ущипнул себя — не сон ли это? Нет, не сон… Что же делать?

— Э-эй, народ! Что за безобразие! Завтра на работу чуть свет, а вы расшумелись! — вдруг раздался за его спиной окрик Йугуша. Кепеш похолодел от страха. Но, оказывается, заведующий конефермой кричал на певцов, певших где-то рядом на свадьбе. Песня оборвалась, тихо переговариваясь, люди начали расходиться по домам. Деревня замерла…

Байюрек

Байюрек вышел из юрты подышать свежим воздухом. Ночь так хороша, что он, Байюрек, просидевший весь вечер в душной избе за чтением, сразу же взбодрился. Прошло два года с того момента, как он принял для себя решение во что бы то ни стало одолеть «Капитал». Что это были за годы! Некоторые страницы Байюрек читал по восемь — десять раз, пока доходил до него окончательный их смысл. Так и привык он читать «Капитал», преодолевая его главы, как высокие горные перевалы. И вот теперь одолевает последний — четвертый том. А читать эту книгу, оказывается, стоит, ведь «Капитал» всю человеческую жизнь по-новому освещает, и замечает Байюрек, что он сам становится совсем другим человеком.

Ночь стоит прекрасная. С круглого месяца, будто из переполненного вымени, бьет белый молочный свет, наполняет долину, льется через край. Звезды на небе редкие, но большие, с золотистыми усами, усы горят, потрескивают. Горы в синей дымке сказочно красивы: те, что под месяцем, — темно-синие, подошвы их затемнены тенями от своих же вершин; те, что на севере, посвечиваются дальним светом, и так отчетливо прочерчены их контуры, что видны на гребнях лохматые силуэты деревьев.

Что за ночь! Да еще песня. Хорошо поют на свадьбе. «Износилась синяя парча, пришлось надеть синий чекмень. Любимая ушла от меня, одинок остался в синем поле».

Запевала, чувствуется, вложил все сердце в эти слова. Подпевают несколько звонких голосов. Грустная песня плавно струится.

Певцы трезвые — свадьба без араки. Байюрек жадно слушает. Редко сейчас услышишь песню, вот и кажется она еще прекрасней. Раньше Байюрек и сам любил петь, грудь так и звенела, горы, тайга звонким эхом так и отзывались на его голос, чистый, как у кукушки. Теперь уже не поет — нельзя, должность у него высокая (председатель сельсовета), потом люди засмеют.

«Износилась белая парча, пришлось надеть белый чекмень. Милая ушла от меня, одинок остался в белом поле…»

Песня льется и льется, звенит в тишине, как голос птички в бескрайнем небе. Дрожит от радости сердце Байюрека.

Спит село. Как путник, что нашел себе случайный ночлег в поле или при дороге, так и эти избешки рассыпались где придется по долине. Дремлют избы, срубленные торопливой рукой, без крыш пока, — а пора бы поскорее печи в избах затопить. Насторожились островерхие аилы. Вокруг аилов нет ни изгороди, ни улиц, ни огородов. По принятому обычаю большинство жителей поставили избы дверями к солнцу, а теперь оказалось, что лучше было бы их ставить к свету окнами. Аилы старые, прокоптившиеся, а избы новые, смолой пахнут, стены лоснятся под лунным светом. Но аилов раза в два-три больше, чем изб. Поэтому в одной маленькой избенке зимовали три, а то и четыре семьи. Но лето только началось, и к осени многие срубят себе новые избы.

В самой середине села белеют два длинных ряда скотных дворов. На глазах народа их поставили нарочно, чтобы обезопасить скот от налетов баев и кулаков. Один скотный двор построен, в нем зимовали коровы, другой — конюшня — будет готов к осени.