У родного очага

А через минуту она, чувствуя, что ладони взмокли от волнения, сидела на сцене в президиуме. Председатель сел рядом, еще тут сидели и парторг, и передовые чабаны, скотники, доярки, механизаторы, — люди все известные, уважаемые. Кругом было красно: лозунги, красные флаги, флажки, и скатерть на столе перед Эртечи, и дорожка на полу, которая вела к трибуне. И на лицах множества людей, что набились в зал, лежали, казалось, алые отсветы. Эртечи вспомнилась древняя сказка: «От дыхания лошадей — белый туман, от лиц людей — красный пожар…» А какие все разнаряженные. Мужчины все в костюмах, в белых рубашках, а женщины! В шапках из лисьих, соболиных, норковых, рысьих лапок, в дубленках из самых разных шкур. А она, Эртечи, — в заношенной, засаленной шубейке, на вороте одной пуговицы не хватает, да и шапка — с вытертым верхом. На лице, может, сажа от казана! Ах, как неловко получилось! Надо им бы заранее ее предупредить. Эртечи украдкой потерла щеку рукавом. И усадили-то ее, старенькую, маленькую, — едва головка выглядывает из-за стола, — меж двух здоровенных, вон как над нею возвышающихся мужчин… Но Эртечи скоро позабыла свои огорчения, принялась слушать.

— Товарищи! — говорил колхозный зоотехник Кызыл. — Какие наказы мы дадим нашему кандидату, что с него спросим? Пусть он, когда станет депутатом, поможет достроить нашу двухэтажную школу. Еще, как вы знаете, не хватает цемента для мастерской. И еще вот в избах, что за мостом, лампочки светят хуже некуда. Нам нужна электростанция помощнее. И еще… Да нет, вот и все.

— Ну, парень! — крикнули из зала. — А ты, как зоотехник, почему не скажешь, чтобы депутат выпросил для тебя баранов «шагом-марш»?

— Совсем из головы выскочило… — растерялся Кызыл. Ударил с досады кулаком по трибуне, чуть не свалил ее. — Да, конечно! Нам нужны бараны-производители «ромнимарш». Для улучшения породы. Ну, товарищи, теперь все… Поддерживаю нашего кандидата.

Протокол, как обычно, вел Сыйтынак. Вгляделась в него Эртечи. Уж он-то все запишет, ни одного слова не пропустит. Строчит и строчит, головы не поднимая. Еще посмотрела Эртечи. Как-то погрузнел Сыйтынак за последнее время, обрюзг, под глазами мешки. Да что поделаешь: годы, работа, семья. Попробуй посиди, как он, пощелкай на счетах, поломай голову.

После Кызыла громыхая сапогами, поднялся на трибуну хромой старик Кылчыр.

— Товарищи люди, односельчане! Я кандидата нашего до самой маленькой косточки знаю. Вот так! Надо выдвигать парня… Депутатом, да. Пусть будет депутатом, пусть! И пусть поможет достать цемент. Я тоже поддерживаю!

Радостная сидела Эртечи. Вот ведь не позабыли про нее, старую, бесполезную, — пригласили, посадили на почетное место, рядом с такими людьми. Уважают, значит, за человека считают! И то правда, — всю жизнь работала… А как любила работать! Недаром и назвали ее — Эртечи — та, что рано встает. Распрямила Эртечи спину, сколько смогла, поправила воротник у шубейки, — скрыть отсутствие пуговицы, и голову старалась держать прямо и твердо, чтоб не клонилась книзу и не дрожала.

Даже захотелось Эртечи выступить… Как вдруг почувствовала: будто бы смотрит кто-то на нее из зала строго, пристально. Похолодело внутри у Эртечи… Заерзала, заспрашивала себя отчаянно, торопливо: кто он? или она?.. Такая же старая теперь, ее ровесница Кайанат? Или Ырыс, что привез ее? Или еще кто?.. Неотступный какой взгляд… Ну, а если просто кажется? Нет, нет, в самом деле могут люди так смотреть на нее, могут…

Перестала Эртечи понимать, о чем говорят с трибуны. Задумалась о своем… Что думают теперь о ней люди? Разве не она когда-то распекала их, стращала, — голодных, оборванных, обессилевших, беззащитных перед нею? А они, эти люди, — многие из них, наверное, сейчас в зале, — работали день и ночь; знали, что идет война, и не жалели себя. Но Эртечи требовала от них большего, и не разбиралась, здоров человек, или болен, или, может, беда у него случилась. Даже тем, кто недавно получил похоронную, не давала Эртечи никакого послабления. Выходи на работу — и все! И норму давай! Умри, а норму выполни!.. Да попробуй хоть слово скажи против, — горяча была! Ездила на аргамаке, в руке плеть-камчи. И кидалась… Да, да. Что может сейчас думать о ней Кайанат? Ведь не кто-нибудь, Эртечи заставила Кайанат запрячь ее тощую стельную коровенку в борону. Всех коров запрягали, но эта-то должна была не сегодня-завтра отелиться! Шестеро детей Кайанат остались потом без единственной кормилицы…

А Ырыс? Помнит он? Такое не забывается… Насилу люди перемогли тогда третью военную зиму. И как только начал местами сходить снег с полей, вся деревня отправилась искать прошлогодние колоски ячменя. Тут из района пришло указание: отбирать у людей колоски, сдавать на склад. А много ли отыщешь, когда еще осенью все как вымели! Мышам не оставили, — что же у людей-то отбирать? Но указание — это указание… Ехала Эртечи на ферму в долину Салкынду: коровы там не поднимались, надо было их поддерживать, чтобы вывести на луга.