У родного очага

Пусть прибежит к нам
такой парень-молодец,
у которого камча сильна,
узда и седло изукрашены.
И лошадь быстра,
и родители почитаемы.
Пусть прибежит… Салкын!

Салкын разбежался изо всей силы и навалился грудью на руки Учара и Шыранкай, пытаясь разорвать цепь, но не смог.

Молодежь, стоящая в одной с Учаром и Шыранкай цепи, загомонила с радостью:

— Салкын — наш пленник! Салкын — наш пленник!

Если бы Салкыну удалось разорвать цепь, он бы увел Шыранкай пленницей к своим. Одного Учар так и не понял то ли на самом деле Салкын не смог разъединить их руки или добровольно захотелось стать пленником, чтобы встать рядом с Шыранкай. Он встал посередке, между Учаром и Шыранкай, взял их за руки и запел ласковым мягким голосом:

Ладонь раскрытую свою
отдаю и говорю «здравствуй».
Девушке, что рядом со мной,
предлагаю дружбу.

Тут Шыранкай получила вызов с противоположной стороны и убежала туда. Цель разорвать она не смогла и осталась там. Но Салкын не остановил свою песню!

Сердце свое раскрытое
отдаю и говорю «здравствуй»!
И вон ту девушку-красу
выбираю своею.

— Эй, парень! — Учар резко встряхнул Салкына за руку. — Давай отойдем в сторонку, — проговорил он негромко, чтобы другие не слышали. Его сердце колотилось в груди.

— Давай, — кивнул Салкын.

Они отошли за куст, и Учар тотчас схватил Салкына на грудки.

— Ты меня за врага считаешь? Скажи!

— Нет, Учар, — спокойно ответил Салкын. — Я просто хочу, чтобы ты возвратился на наш берег. Видишь, как у нас хорошо. Столько молодежи. А какие девушки… А ты…

— Что я?

— С кем ты там играть станешь? Разве что со свиньями Каллистрата. Ты продался кулаку за кусок хлеба. — Салкын тоже схватил Учара за ворот. — Ты — предатель!

— Ах, ты так? Знаешь, что я тебе сейчас сделаю?

Но Салкын усмехнулся и спокойно сел на камень.

— Ты мне ничего не сделаешь. Пальцем не коснешься. Понял? Я — секретарь комячейки. Кто на меня руку поднимет — тот контра.

— Стало быть, ты — под защитой власти? Вон как… Ну что ж, веселись. Меня можно обидеть любым словом и заступиться некому. — Учар, круто повернувшись, пошел к лошади. Жалко было ему уходить от Шыранкай. Так приятно было стоять рядом о ней и ощущать живое тепло ее руки.

Учар дернул аркан, вырвав из земли колышек. Повел свою лошадь к юрте. Не успевшая вволю поесть и отдохнуть, лошадь шла за хозяином неохотно. Пять дней Учар искал труп своего брата, и все эти дни лошадь не попаслась как следует. Нынче на берегах Катуни не то что лошади, овечке не наесться. Вся трава засохла на корню. Начало лета, а трава шуршит под ногами, жестяная да и только. Такое было лютое солнце в эту весну.

Он шел и вдруг почувствовал, что на него издали смотрит Федосья, ласково смотрит, с надеждой.

— Федосья, — зашептал он, словно заклинание, — глаза твои красивее камней-самоцветов, лучистее звезд на небе. Синие-синие. Нет, зеленые, как волны Катуни. Теплые, ласковые глаза, как солнышко после дождя. Федосья, я иду к тебе. Ты видишь, как я спешу на твой зов?

Учар привязал лошадь к коновязи. Взял седло, попону и чепрак, загодя просушенные отцом, оседлал лошадь. Его белую лошадь била мелкая дрожь. «Как же ей не хочется переплывать Катунь, — подумал Учар. — Ночь стоит темная. Холодно и жутко барахтаться в ледяных волнах».

С жалостью глянул Учар на белую лошадь и вошел в юрту.

Отца с матерью дома не оказалось, но это даже и к лучшему. Не узнают, что их сын собирается в обратную дорогу по черной реке. А то начнут отговаривать. Не послушаешься — обидятся. Вот только надо сказать им, что он вернется через день и пусть отец к тому времени хорошенько просмолит лодку. Учар будет искать брата и день и неделю, пока не найдет.

Он взял свой карабин и переметнул суму, а шубу, которой укрывался ночью, медный казанок и топорик в чехле оставил на месте. Пусть родители верят, что он вернется.

После этого Учар вскочил на белую лошадь и направил ее к шумящей во тьме Катуни.

«Веселись, Салкын», — со злостью подумал он. А ведь какие они раньше с Салкыном были друзья! Дороже брата были друг другу. Всюду вместе. Вместе играли, вместе выросли. Скот пасли, капканы ставили на сусликов, рыбачили, охотились. Салкыну верил как самому себе. А может, он в чем-то и прав? Может, жизнь изменилась?