У рояля

Выйдя из лифта, он, как и накануне, попал в тот же лабиринт коридоров, менее монотонных, чем те, которые располагались на его этаже. Перед ним открывались те же помещения, только опустевшие, и Макс мог заглядывать в двери, рассматривая, что из себя представляют рабочие кабинеты, демонстрационные залы и комнаты для совещаний, оборудованные кофеварками. Один зал явно предназначался для торжественных церемоний — обширное помещение с убранством в советском духе: мраморные панели, лепнина, тяжелые портьеры из узорчатой ткани, ковер с невнятным рисунком и массивная безвкусная мебель, покрытая чехлами. И в самой глубине — рояль. Большой концертный рояль. Скажите на милость!

При виде его Макс вдруг осознал, что за прошедшие несколько дней он почти совсем забыл о музыке. А ведь музыка — это его жизнь или, точнее, она была его жизнью. Если он и упоминал о ней в разговорах с Бельяром, тот всякий раз давал ему понять, что теперь придется от нее отказаться. Еще Макс вспомнил, что тогда эта новость почти не произвела на него впечатления, но теперь… вот он, рояль… Рояль. Очень медленно и осторожно, словно подходя к дикому животному, которое при малейшем резком движении может сорваться с места и убежать, издавая пронзительные звуки, Макс приблизился к инструменту. Он подумал, что было бы неплохо, воспользовавшись воскресным отсутствием Бельяра, посмотреть, что таит в своем корпусе этот инструмент, и заставить его зазвучать. Почтительно остановившись в метре от него, он попытался определить его марку. Ни Гаво, ни Стейнвей, ни Бехштейн, ни Бёзендорфер, никто. Никакой надписи золотыми буквами на обычном месте. Огромная, черная, неподвижная, лакированная машина, одинокая и безымянная. Подойдя к ней на цыпочках, Макс круговым движением размял запястья, но когда он кончиками пальцев взялся за крышку, то обнаружил, что она заперта на ключ, закрывая доступ к клавиатуре. Макс потянул сильнее, но бесполезно — заперто. Берни, который, среди прочих многочисленных талантов, обладал умением отпирать замки подручными средствами, открыл бы ее в два счета. Но нет больше Берни. А ведь и Берни тоже был частью его жизни.

Макс несколько раз обошел вокруг запертого инструмента — ему пришлось этим удовольствоваться. Не очень-то надеясь на успех, он попробовал приподнять верхнюю крышку, чтобы осмотреть раму, деку и кончиками ногтей, подобно арфисту, ласково пройтись по струнам. Заперто, как и все остальное. Пока Макс ходил вокруг рояля, маленькая задняя мысль, с которой он вышел, росла и зрела в его голове.

Эта мысль заставила его быстро и без труда вспомнить дорогу, ведущую в холл. Он шел в гнетущей тишине; она не только усиливала звук его шагов, но рождала и другие звуки, смутные и отдаленные — шелест, гул, стоны, скрежет, прекращавшиеся сразу, едва он отдавал себе отчет в том, что их источником является он сам, его собственная голова, образующая внутренний резонатор.

Когда он добрался до холла, тот тоже оказался пуст, как и стеклянная будка консьержа. Макс все же притворился, что осматривает здание с беззаботным и рассеянным видом потерявшегося туриста, праздно и без видимой цели слоняющегося по замку в день, отведенный для экскурсий. Однако его бесцельными, на посторонний взгляд, перемещениями управлял сложившийся замысел: описывая круги как ни в чем ни бывало, постепенно приблизиться к тамбуру, затем слегка толкнуть дверь, чтобы убедиться в том, что она не заперта, а удостоверившись в этом, толкнуть посильнее, зайти в тамбур и выйти наружу самым естественным образом. Оказавшись на несколько секунд внутри вращающегося тамбура, он испытал краткий приступ клаустрофобии, и за это время задняя мысль, пульсировавшая на периферии сознания, выросла и захватила его целиком: «Да я просто смоюсь отсюда! Боже мой, я просто удеру!»

Куда идти? Ни малейшего понятия. Очутившись снаружи, самое главное — уйти как можно дальше, а там будет видно. Пейзаж, расстилавшийся перед ним, был довольно бедным. От посыпанной гравием эспланады, примыкавшей к зданию Центра, вела плохо заасфальтированная дорога. По мере удаления ее покрытие все больше и больше превращалось в разрозненные куски асфальта, между которыми пробивались пучки сорной травы. Вскоре она превратилась в мало пригодный для езды каменистый проселок с сухим клочковатым кустарником по обочинам. И насколько хватало глаз — ничего, кроме голых бесплодных холмов.

Этот пейзаж ничем не походил ни на один из тех двух, что Макс видел из окон Центра: переходная зона, нейтральная территория, серая и безжизненная по природе. Содрогнувшись, Макс продолжил путь, поскольку у него не было ни выбора, ни малейшего представления о цели. Метров через пятьсот он обернулся и посмотрел на Центр. Как он и ожидал, в соответствии со своими ощущениями от поездки в лифте, это оказалось очень высокое строение, практически башня этажей в сорок, серого цвета, с пристроенными по бокам крыльями и длинными низкими помещениями. Должно быть, там, внутри, помещалось много людей.