У рыбацкого костра

Только раз коротко затрещал затвор, спиннинг согнуло, повело и тут же выпрямило. Рыба сошла, но Алеша успел крикнуть: «Ударило!», и примчавшийся Клементьев вытащил помятого на снасточке лягушонка. Инженер бросился к Алеше, не поставив свой спиннинг на затвор, леску мигом размотало, поплавок снесло.к черным ряжам ниже электростанции. Теперь леска Клементьева мешала всем и отцепляли ее гуртом, кто-то сбегал на ряжи, толкал в воду тяжеленный багор, а механик немилосердно дергал леску и все нахваливал ее крепость, обещал, что и пудовая щука ее не оборвет, потом намотал леску на рукав и рванул, утешив Клементьева тем, что «не оборвешься - не поймаешь» и что «поплавок на месте - и то добро, теперь дело пойдет».

Чувство одиночества охватило Алешу, позади угрюмо стекленела залитая лунным светом вода, ниже плотины хищно заныривал «паук» Рысцова, вынося из глубины рыбу, а на устое механик Николай и Клементьев, присев на корточки, ладили новый поводок с грузилами и тройниками. Теперь Алеша точно виноват: не закричи он прежде времени, инженер не бросил бы свой спиннинг, не зацепился бы намертво за ряжи, не сидел спиной к нему, недовольный, отчужденный. Алеша подозревал, что говорят о нем: Клементьев кается, что взял его на плотину, а механик ругает его мать, Марию Капустину, бухгалтершу, вредную бабу, от которой нет житья людям. Механик, случалось, поколачивал жену, покорную, молчаливую Лушу, колхозного счетовода, и Капустина являлась в шлюз, к начальству искать на него управу.

Уйдя в невеселые мысли, Алеша не сразу услышал позади свистящий звук, а обернувшись в испуге, никого не увидел, только спиннинг часто гнуло дугой, хотя затвор молчал. Алеша понял: инженер больше не доверял ему, паникеру, и наглухо закрепил леску. На этот раз он не стал спешить, пригляделся, не нашел на воде поплавка, схватился за леску и отдернул руку: что-то сильное рвануло под водой снасть, и Алеша крикнул растерянно, по-детски: «Рыба!»

Вблизи стальных ферм, где вода билась врасхлест, бугрилась, вскипала бурунами, пятилась под плотину, бунтовал голавль - прошли годы, но такого красавца Капустин никогда больше не видывал ни на своем, ни на чужих куканах. Едва голавль мелькнул поверху, Клементьев решил: на плотину его не поднять, надо вести к берегу, но подоспел механик и велел тащить вверх. «Их у нас не вываживают. - Оказалось, что вести голавля к берегу - едва ли не оскорбление рыбацкой чести. - Голавль раз в году с тройника сойдет, и то не на Оке, а леска у тебя и сома выдержит». Механик и подхватил голавля, уверенно, как железной скобой, замкнул черными в ночи пальцами жаберные крышки, с хрустом вдавив их, и, припадая на ногу, понес добычу на устой.

Сюда сошлись все, хвалили инженера, говорили, что начало по чести, что он настоящий рыбак, не бегал, как иные, с места на место, дождался своей рыбы, намекали, что такое надо отметить: с одной поклевки взял три кило. Насчет трех килограммов льстили; в том, что накинули полкило, проскальзывало снисхождение к пришлому человеку; здесь в обычае скинуть на глазок граммов триста-пятьсот, небрежно поддеть ногой рыбину - мол, пустяк- дело, брали и поболе, а это так, ни то ни се.

Женщина, подобрав юбку, присела, трогала голавля светлыми пальцами, повела вокруг глаз, будто ласкала, засмеялась чему-то, поднялась веселая, отсердившаяся и прижала ладонь с влажными после рыбы пальцами к щеке мужа. «Это Алеша подсек, - великодушно объявил Клементьев. - Моя рыба впереди». Расщедрился и механик, кивнул на веревку, на опущенную под устой сетку и сказал: «Тащи, бухгалтер, посмотрим, какое у тебя счастье… Все, что там, твое!» Алеша поднял наверх небольшого судака и смолисто-черного извивавшегося змеей налима.

Привязывая кукан к железным перильцам канала электростанции, Алеша заметил неподалеку несколько тонких поводков, они свисали вяло, будто забытые. Он взялся за проволочный поводок, рука ощутила покорную, без рывков, тяжесть, и скоро из воды показалась большеротая морда сома. Он был один на кукане, стальна!я застежка держала его за нижнюю челюсть - он жил под водой со свободными жабрами у бетонной глухой стенки канала. По устою разведено еще пять таких поводков: два белобрюхих жереха, полупудовая донная щука, темная, кургузая, будто вырубленная из камня и покрывшаяся серо-зеленой слизью, и два безучастных, блеклых судака.

Жена Клементьева подтягивала к поверхности одиночных узников, наблюдая их обреченное шевеление, даже щука потеряла свое хищное упорство, только в глазах ее еще тлела непримиримость и злоба.