У шоссейной дороги

Пришла. Глянула я на ее голову, а она вся в струпьях, вши цепочками сидят на каждом волоске. Ужас! Истопила я баню, остригла Зою, отпарила в воде струпья, сняла их, как шапку, завернула в грязное платье, отнесла в огород и закопала в землю. Болячки на голове я лечила травянистым отваром, потом волосы отросли длинные, густые.

— Живи, — говорю, — Зоя. Корова доится хорошо, молока много, пей вволю, ешь хлеб, суп и доглядывай за детишками, только не обижай их.

Прижилась Зоя. Да так раздобрела, что стала дебелой, как невеста. Тут и мать отыскалась, явилась без сына, бросила его где-то. Удивилась она, что Зоя без нее так выросла и раздобрела: теперь не умрет, теперь ее можно заставить чертомелить как следует.

— Ты на кого работаешь? Про мать забыла, людям добро наживаешь, бесстыдница!

После свидания с матерью приходит ко мне Зоя. Стала у порога, опустила глаза вниз и говорит, еле сдерживая слезы:

— Тетя Ариша, я ухожу от вас насовсем.

— Что так?

— Мама забирает меня.

— На то она и мать. Ее право.

— Люди говорят, чтоб я поделила ваше хозяйство напополам.

Я обомлела.

— Какое хозяйство? Дом? Так ты его не строила.

— Корову, мама говорит, забери.

— Ты ее выкормила или хоть клок сена приготовила? Ухаживала за ней, Зоя?

— Нет, только молоко ела.

— Милая дочка, я тебя обую, одену из последнего, как могу, — и все. Коровка детям нужна, и без своей крыши нам не обойтись. Денег, сама знаешь, у меня нет.

Через месяц Зоя вернулась худая, грязная.

— Нянь (няней часто меня называла), возьми меня к себе обратно, бога ради.

— Нет. Поживи, дочка, своим умом. У тебя есть мать.

— Вчера она сошлась с вашим соседом Кирюшей. А меня прогнала.

— Вот как, тогда ступай в колхозную контору посыльной. Там есть каморка. Кровать поставишь. А в куске хлеба, в стакане молока никогда не откажу. Приходи в любой день, как своя.

Приехал к нам в деревню подросток, глухой как пень, и фамилия у него — Глухарь. Надо же! Где-то он на жестянщика выучился. Вызвал меня в контору председатель колхоза.

— Надо, Ариша, приютить парня у себя. Мастер он хороший.

— У меня что, приют? Своих хоть в детский дом отдавай.

— Он будет ночью колотить в мастерской, топить ее, а днем за твоими детьми доглядывать, помогать тебе.

Взяла. Так же, как и Зою, обиходила, в бане пропарила, прожарила. Ходит парень ночью в мастерскую, а днем домовничает. Удивительно то, что дети к нему привязались, слушались не хуже чем меня. Он всегда что-нибудь делал. Огород загородил, пригоны починил, крышу перекрыл. Ну, думаю, если этот будет уходить, так все заберет. Люди видят, что он не сидит сложа руки. Тоже четыре года прожил. Стала замечать, что иногда нет-нет, да и придет под мухой. Выпивать стал. Худо дело. Что-то с парнем не ладно. Свихнется. Бросил книги читать. А до этого каждый вечер нам вслух читал. Сказки всякие. Книг у меня было полно.

— Женить, — говорю, — тебя надо.

— Кому я нужен, глухой, — заплакал он.

— Душа-то у тебя не глухая, ты работящий и добрый человек. Грамотный.

И тут я вспомнила про Зою. Она в то время на ферме учетчицей работала.

— Вот, милая, тебе жениха нашла, — как-то сказала ей. — Хороший человек.

— Глухаря поди?

— Да. Трудолюбивый, пальцем тебя не тронет, на руках будет носить.

— Я, няня, подумаю. Мне надо как-то устраивать свою жизнь.

А надо сказать, что Зоя к этому времени красавицей стала, многие парни на нее заглядывались, и все же она согласилась стать женой Глухаря. Зоя привязалась к нему, полюбила. Он выстроил лучший дом на селе. А вот бог не дал им детей. Они стали мне вроде сына и дочери. Бывало, в праздники ко мне идут, детям гостинцы несут, по хозяйству помогают. А Праскуту не признавали: Зоя не могла ей простить.

В тридцать восьмом году мой муж отстал от своей полюбовницы и вернулся домой. Не прогонишь: к детям вернулся. А они смотрели на него опасливо, как на чужого, не шли на руки, не давали прикоснуться к себе. У меня спрашивали, показывая на отца пальцем:

— Мам, он зачем к нам пришел? Чужой дядька.

— Жить пришел. Он ваш отец.

— А где раньше жил? Он кормиться пришел к нам?

Я молчала.

— Мы его боимся. Пусть уходит.

Так и остались навсегда чужими дети и отец. Родился у нас третий сын, и мужа забрали на финскую войну. Вернулся он с финской сильно контуженный и вскоре умер.