У смерти твои глаза

Они окликнули меня возле судоремонтного корпуса. Невежливо так окликнули. Я обернулся и понял, что влип. Двадцать человек на одного. По‑моему, многовато. Даже для меня. Испуга не было. Я не боялся. Максимум, что они могли сделать мне, так это убить. Смерти же я никогда не страшился. Своей смерти. Они стали меня зажимать. Обходить со всех сторон. Рассыпались цепочкой и попытались зажать в кольцо. А отступать мне было некуда. С одной стороны склад какой‑то дряни, забытой здесь лет сто пятьдесят назад, еще при Александре И. Позади судоремонтный. Грохот внутри здания стоял такой, что, если меня там распилят на триста частей заживо, а я буду орать благим матом, пока не сорву горло, никто не услышит. Слева вода. Плаваю я хорошо, только в такой холод‑рыге апрельской вряд ли далеко уплывешь. А передо мной ухмыляющиеся рожи бандитов. Невелик выбор. Я стал отступать, оглядываясь по сторонам. Я искал что‑нибудь подходящее, что смог бы использовать в качестве оружия. И нашел. Традиционный обрезок водопроводной трубы. Он помог мне. Я успел метнуться к земле за ним, когда на меня напали.

Подробности потасовки я узнал потом. В тог момент действовал, что называется, по наитию. Кого нашел, тому досталось. Итог боя оказался равно неутешительным для обеих сторон. Двенадцать человек я отправил на тот свет. Труба помогла. Пять человек оказались в реанимации, и впоследствии их удалось спасти. Только жить они стали по‑овощному спокойно, довольствуясь скромными запросами: поспал, поел, справил нужду; и все снова: поспал, поел, справил нужду. Общения же с окружающим миром прекратили. Еще трое на месте происшествия не были обнаружены. Никто и не поверил мне, что они вообще существовали. Я обижался. Говорил, что с примитивной арифметикой у меня все в порядке и прибавить десяток отморозков к десятку неандертальцев даже по пьяни вполне в состоянии. Куда троица подевалась, для меня осталось загадкой. Через пару лет и я уже стал сомневаться: а был ли мальчик?

Мне тоже досталось. Многочисленные переломы. Из ребер два остались целы. Одно умудрилось проткнуть мне легкое. Удовольствие не из приятных. К тому же черепно‑мозговая травма. Подозреваю, что не одна. Последствия того побоища преследуют меня до сих пор.

Но главное – я оказался в реанимации. Четыре часа за мою жизнь боролись врачи. Я ничего этого, естественно, не помнил. Все пролетело, как один миг. Легкое дуновение ветерка, и перышко поднимается с моей подушки, чтобы выпорхнуть в окно. Потом я узнал, что пережил клиническую смерть. Какое‑то время я был мертв. Я этого не помнил. Ни каких тебе мостов между берегом живых и землей мертвых. Ни темного туннеля с ярким светом впереди. Я ничего этого не видел. Я отсутствовал.

На этом мои злоключения не прекратились, а, можно сказать, только разгорелись. Сразу же после того как меня выписали, прямо в вестибюле я был арестован. Полицейские не особо со мной церемонились. Заломили руки за спину, нацепили наручники и поволокли куда‑то. Я сперва ничего не понимал. Признаться честно, потом я понимал еще меньше.

Меня арестовали за убийство. Вернее, восемь убийств. Непреднамеренных. Или преднамеренных?

Мой адвокат пытался доказать, что убийства были совершены в порядке самозащиты. Беда же состояла в том, что свидетелей не осталось. Пять овощей свидетелями быть не могли. Максимум, на что они способны, – это произнести на суде: «Ату!» или «Уа‑уа». К тому же все убитые носили погоны. Восемь из них оказались таможенниками, остальные из ФСБ.

Положение препоганое. Спасало только то, что я раньше в органах служил. Могли из меня сумасшедшего сделать. Тем бы и отделался. Только я не согласен был на подобную перспективу. Суд состоялся через полгода. Я отделался условным сроком. Три года. Правда, и это с меня потом сняли. В Верховном суде. Адвокаты мои добились.

Но впечатления от порта остались на всю жизнь.

В моем доме среди папок с личными бумагами я держу восемь толстенных томов с собственным делом. После реабилитации друзья из ФСБ подарили.

Порт – клоака еще та. Даже соваться туда не хотелось. К тому же и воспоминания поганые.

Но четверг наступил внезапно. Время до дня «X» я коротал в основном в постели с Таней. В администрацию даже не совался. Зачем мне это? У меня в постели оказалось куда приятнее, чем весь день сидеть в кресле и играть в стрелялки‑бродилки. На большее я все равно способен не был.

Утром в четверг проснулся рано. Нервничал несколько перед операцией. Честно говоря, я смутно представлял себе, что буду делать в порту. Ориентировался я на территории прекрасно, но сомнения оставались. Чувствовал я одним местом, что заварушка возможна. Утешало только, что иду не один – Кубинец, Стеблин, да еще прикрытие из кочевеевцев.

Я позвонил со своего телефона Кубинцу и уточнил время встречи. Четыре часа возле ворот порта. Кубинец согласился.