У старой церкви

Стали в деревне пропадать девушки молоденькие, причем только в летнюю пору. Барин почти не обращал внимания, списывая это обстоятельство то на побеги, или еще на что-то. Не имея надежды и желания отыскать крепостных. Но однажды пропала и его дочь шестнадцатилетняя Марфа. От края до края перевернули село, да так и не отыскали её. Горевал барин, заливая беду беленькой водочкой. Три недели не просыхал, а потом как то резко остановился. Задумался. Люди посчитали, что успокоился пожилой барин, Самсон Пантелеевич, кажется, звали его. А для него не было другой думы, как отыскать кровиночку свою. Не надеясь ни на кого кроме себя, Самсон бродил днями и ночами, высматривая, сам не зная чего. Решил барин за тем монахом последить, и заметил, что монах-смотритель в саду, у церкви нянчиться с гортензиями да другими цветами уж очень усердно, порой, не выбираясь, целый день оттуда. С той поры, ходил задумчивый Самсон, чувствуя то, что нельзя словом описать. Проснулся весь, дрожа, Самсон Пантелеевич в полночь, на сороковой день как пропала Марфа. Лежал, переворачиваясь и вздыхая. Уснуть не мог. Отыскав в хозяйстве лопату, он захватил с собой ещё масленой фонарь и отправился к тому самому саду при церкви кладбищенской. Осторожно подкрадываясь к изгороди, Самсон вглядывался в темные каменные силуэты. Наконец забравшись внутрь сада, он выдохнул. Тишина и спокойствие царили на последнем людском пристанище. Вскапывая дорожки и землю у деревьев, Самсон уже начал ругать себя за глупую, пустую подозрительность. Поставил он свой фонарь, у шаровидной, благоухающей гортензии и присел отдохнуть. Пожилую спину ломило от непривычной работы. Уходить собрался. С яблоневого дерева слетел жирный жук. Прожужжав букашка, ударилась о лоб Самсона и упала возле фонаря. Только тогда барин обратил свой взор на пару нитей солнечного оттенка, выступающих из под зеленого ствола цветка. Вонзив острие инструмента, Самсон яростно отбрасывал в сторону влажную, рыхловатую почву. Лучше бы не видеть ему, то, что он раскопал. Осветив тусклым светом фонаря, свежую яму, барин схватился за грудь. Его малышка, его маленькая девочка, правильнее сказать её останки, искорёженные и выпотрошенные, лишили барина чувств. Уголки губ старого Самсона тяжело опустились. Сухой, горячий комок запылал в горле. Тяжелый, искусно отлитый фонарь со звоном влетел в окошко кладбищенской церкви. Разбитое на тысячу частей, стекло устремилось вниз, рассекая разрисованное морщинами лицо Самсона. Узкие струйки, потекли по дряблой шее, окрашивая в пурпурные цвета ворот его рубашки. Самсон рычал. Яркие языки пламени вскоре пожирали деревянные внутренности каменной церкви. Став у единственного выхода, барин ждал, сжимая в руках тяжелую стальную лопату. Но монах не появился. Из бело-красного облака обнявшего здание, послышался жуткий, скрипучий смех, да такой что кровь в жилах Самсона похолодела. Утром у остатков тлеющего храма, в саду раскопали двадцать тел. Зверь обычно разрубал их теплыми, непроглядными ночами от шеи до живота, поедая внутренности. Насладившись кровавой трапезой, прятал в землю, высадив сверху свои цветы.

Улыбка на губах Ланы растаяла без следа, а Макс вообще молчал, глубоко зарывшись в печальных мыслях. Довольный вызванным впечатлением от своего рассказа, Антоха попрощался с ребятами и свернул на перекрестке в сторону дома.

Медленно вышагивая, Лана рассматривала синюю бездну раскинувшуюся над головой, накручивала хвостики косичек на пальчики.

– Ты веришь в эту историю?– прервала неловкое молчание девочка.

– Мне кажется это ерунда, – скомкано ответил Макс.

– Боишься? – улыбнулась Лана.

– Ни сколько! В полночь принесу тебе цветок оттуда, – выкрикнула уязвленная гордость, раньше, чем Макс успел подумать.

Бледные лучи небесного спутника земли, нежно обняли высокое, кирпичное здание. Угольно – серая тень, растекалась от его прохладных стен, и нависла облаком над умирающим садом. Под сандалиями хрустели окостеневшие, хрупкие прошлогодние листья. Кожа поднималась сотнями ледяных бугорков, а сердце, сбившись, пробовало поймать ритм. Макс ругал себя, за неосторожное обещание. Он продолжал идти, зарекаясь впредь быть аккуратнее со словами. Но это потом. В эти секунды воображение придавало темным краскам свое, изощренное, таинственное значение. Мальчику казалось: раскачиваясь и дрожа кресты, еле сдерживают силы пытающиеся выбраться из под них наружу. Лопнув в сжимающих кулаках, зеленое тельце стряхнуло сладкую пыльцу с мягких лепестков. Макс густо чихнул. В глубине сада, за черным занавесом ночи хрустнула ветка. Мальчик подпрыгнул. Молодые ноги перескакивали одну за другой кованые оградки. Перемахнув ржавые, скрипучие ворота Макс запнулся. Дорожная пыль забила ноздри, а в висках дико стучало. – Удача! – выдохнул Макс, ещё не успев встать. На ладони лежала потрепанная, благоухающая гортензия. Легкий камешек, прошелестев в воздухе, звонко щелкнул по стеклу. Створка окна неслышно распахнулась, глухо клацнув о заскорузлый косяк.