У старых окопов (Рассказы)

Она протянула руку лопаточкой — застенчиво и неумело, как делают это женщины, выросшие в глухих лесных поселках. И тут Капа заприметила, что с Петром что-то творится. Новое и непривычно мягкое выражение с трудом обживало мало к нему приспособленное лицо Косогорова. Оно пробивалось изнутри, все никак не могло пробиться и угадывалось лишь в потеплевших глазах да еще, пожалуй, в руках, что самовольно, без ведома хозяина, теребили бумаги на столе.

Косогоров перехватил пристальный взгляд Капы, поспешно сунул руки за спину и сразу замкнулся на все свои надежные начальнические застежки. И теперь ничто не напоминало о недавней его размягченности.

— Аванс я тебе с получки возверну, — пообещала Капа на прощание, в остатний разок глянула на своего любимого искристыми от набежавшей слезы глазами и вышла, тихонько прикрыв дверь.

Косогоров рывком придвинул к себе ворох бумаг на столе, но еще минуту не замечал их, незряче уставившись на дверь, за которой скрылась Капа. Слышно было, как в коридоре она сказала мужу шепотом:

— Ну, пойдем… соблазнитель!

Пиликанье гармоники разом оборвалось, точно горемычный музыкант проглотил писклявую свою трофейку.

ВЫХОДНОЙ

В воскресенье Семен Григорьевич проснулся ровно в шесть утра, как и в рабочие дни. Не зажигая света, привычно нащупал в темноте и водрузил на голову холодные радионаушники. Вытянувшись во весь свой невеликий рост, он лежал неподвижно на спине и слушал последние известия с таким видом, будто принимал отчет со всех концов Земли.

О заводе, на котором работал Семен Григорьевич, сегодня ничего не передавали. Сначала это огорчило старого мастера, но потом он резонно рассудил: нельзя же каждый день прославлять один и тот же завод. «Надо и других порадовать, чтоб не закисли от зависти!» — решил Семен Григорьевич, и ему самому понравилось, что человек он справедливый и смотрит на все с государственной точки зрения.

Захотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями, но Екатерина Захаровна, подруга жизни, что-то не на шутку разоспалась нынче. Семен Григорьевич обиженно кашлянул и стал бесшумно одеваться. Он представил, как устыдится жена, когда, проснувшись, увидит его уже на ногах, и почувствовал себя отомщенным.

До завтрака Семен Григорьевич работал по хозяйству: припаял ручку к кастрюле и подвинтил в двух стульях ослабшие шурупы.

Вся мебель в квартире была старая, но благодаря заботам хозяина еще держалась и выглядела вполне прилично. Как и он сам, вещи, окружающие Семена Григорьевича, успели уже вдосталь поработать на своем веку, вид имели скромный и заслуженный.

После завтрака Семен Григорьевич сел писать письмо младшему сыну в Москву. Сын учился на последнем курсе института, был круглым отличником и собирался на будущий год поступать в аспирантуру. И хотя солидное, строгое слово «аспирантура» крепко пришлось по душе Семену Григорьевичу, который питал стариковскую слабость к словам ученым и не совсем понятным, хотя ему приятно было думать, что родной Васютка очень даже просто может заделаться профессором, но для пользы дела он переборол свою отцовскую гордость и написал сыну: «Мой тебе совет — поработай сперва на производстве, стань инженером не только по диплому. А тогда уж, понаторевши, двигай и в аспирантуру…»

Писал Семен Григорьевич не спеша, подолгу обдумывая каждое слово, прежде чем проставить его на бумаге крупным ученическим почерком. Часто заглядывал в орфографический словарик, чтобы сыну не стыдно было за своего отца перед образованной женой и друзьями-студентами.

В дверях, посмеиваясь, маячила Екатерина Захаровна. Очень уж ей смешно было смотреть, как роется в маленькой книжечке ее старик, шевеля губами от напряжения. Семен Григорьевич осуждающе косился на жену, но злополучного словарика из рук не выпускал.

— Собери белье, — сказал он, надписывая конверт.

— И охота тебе каждый выходной в баню переться? — привычно заныла Екатерина Захаровна. — Есть, кажется, ванна: напусти воды и мойся хоть целый день!

— Напусти сама и мойся, — беззлобно посоветовал Семен Григорьевич, давно уже приученный к этим никчемным разговорам. — Тесно в твоей ванне, как в мышеловке, а настоящее мытье простора требует, чтобы веником было где помахать, попотеть всласть. В ванне только детей купать, а взрослому человеку баня потребна: там он душой добреет. Жизнь прожила, а такой простой вещи не разумеешь… Собери-ка белье!

Жена сокрушенно покачала головой, вышла из комнаты и сейчас же вернулась с кошелкой, из которой воинственно торчал кончик березового веника. Вернулась она что-то уж очень быстро, видно, давно уже было собрано, заботливо завернуто в газету и помещено в кошелку белье, мочалка и все, что требуется человеку, нацелившемуся подобреть душой.

Екатерина Захаровна проводила мужа до двери, подняла ему воротник пальто. Семен Григорьевич неодобрительно пошевелил запорожскими своими усами, упрямо опустил воротник и бойко зашагал по улице, Помахивая кошелкой, — маленький, стройный, самый красивый для Екатерины Захаровны во всем мире.