У старых окопов

Варя понадеялась, что после такого почти официального их знакомства вредный старик наконец-то выскажет свое мнение о работе бригады, а то и расщедрится на похвалу: ведь даже если все обнаруженные сорняки собрать в одну кучу, и то больше хилого снопика никак не наскрести, а глубина вспашки лишь в двух промерах чуть-чуть не дотягивает до нормы. Но Павел Савельевич не хвалил и не ругал, а по своей привычке молча носился по-над землей, все такой же насупленный и суровый. Общительная Варя на его месте давно бы уже не выдержала и заговорила, а он молчал. И по всему было видно: молчать — любимое его занятие, никакого стеснения он не испытывает и готов вот так промолчать хоть до конца пятилетки.

От трактористов Варя слышала, что Павел Савельевич — самый знающий во всем районе специалист по выращиванию леса в степи. Его и в область на руководящую работу приглашали, но он наотрез отказался, не захотел бросать свой питомник, заложенный еще до войны. Трактористы учились у него зимой на курсах, и одни считали его чуть ли не святым, а другие — малость чокнутым, свихнувшимся на своих сеянцах и саженцах…

Меряя в очередной раз глубину вспашки, Павел Савельевич перехватил Варин взгляд и поразился той молодой нетаящейся неприязни, с какой она смотрела на него. Другой, наверно, разобиделся бы, а Павел Савельевич даже повеселел. «Ничего, милые мои, вы тут по-привыкали к легким победам, а я вас на свое место поставлю. А то устроили из лесопосадок какой-то дивертисмент!»

Он знал, что приехал в передовую бригаду. О ней уже не один раз писали в газетах, трубили по радио. А у Павла Савельевича еще до поездки исподволь сложилось мнение, что бригаду, может, и с благой целью, но явно перехвалили. А вдобавок перед самым отъездом ему позвонили из лесозащитной станции и посоветовали — вроде бы и не совсем всерьез, — чтобы он особенно не придирался к ребятам: люди они во всех отношениях достойные, а если и найдутся у них кое-какие недочеты, то у кого их не бывает. Известное дело: не ошибается лишь тот, кто не трудится.

— Играйте в афоризмы с другими, со мной этот номер не пройдет, — непримиримо сказал Павел Савельевич. — Зря придираться не собираюсь, но и поблажки от меня ваши хваленые передовики не дождутся. А если пахота под лесополосу хромает, ни одного саженца из питомника не получат.

— Вы не так поняли… — попытались его разуверить.

— Распрекрасно я все понял, пока не выжил еще из ума, а только я в эту игру не играю. — И Павел Савельевич бросил трубку, чтобы сгоряча не наговорить лишнего.

И теперь он нет-нет да и ловил себя на том, что, несмотря на объявленную свою объективность, помимо воли и желания, все-таки немного придирается к прославленной этой бригаде. «Подзавели меня, — оправдывался он перед самим собой. — И кто их просил звонить? Хуже нет, когда вот так переборщат».

Павел Савельевич носился по пашне, носился, а потом вдруг замер, словно налетел на невидимую стену, и весь разом сник.

— Что с вами? — встревожилась Варя, подбегая к нему. — Ногу подвернули?

— Сердце… — одними губами прошептал Павел Савельевич?

Он достал из кармана потертый мешочек с невеселым врачебным припасом, накапал на кусочек сахара пахучей жидкости и привычно сунул в рот.

— Вы бы так быстро не ходили, раз сердце больное, — наставительно сказала Варя.

Павел Савельевич покатал во рту гремучую рафинадину, охотно согласился:

— Совершенно верно… — и тут же ринулся к бодяку, нахально торчащему посреди пашни.

Варя с трудом догнала его, на ходу упрекнула:

— Что же вы не бережетесь? У самого сердце, а вы…

— Ну, плясать под дудочку каждой хвори — это тоже, знаете ли, не жизнь, — отмахнулся Павел Савельевич и снова забегал по пашне.

Подходя к бригадному стану, он спросил обычным своим, как бы навек сердитым голосом:

— А где здесь, Варя Захаровна, удобней всего прикопать саженцы перед посадкой?

И Варя догадалась: несмотря на все свои придирки, он считает их пашню вполне пригодной для закладки лесной полосы.

— А тут вокруг старых окопов много. Углубить, и можно складывать саженцы за милую душу.

— За милую душу… — машинально повторил Павел Савельевич, и Варя расслышала удивление в его голосе, хотя так и не поняла, чем же она его удивила: тем ли, что быстро нашла выход, или тем, что так по-стариковски сказала «за милую душу», или тем, наконец, что и в нынешние, насквозь мирные дни отыскалось-таки дело и для старых, заброшенных, давно уже отслуживших свое окопов.

Осмотрели ближние окопы. Они давно уже утратили четкие очертания, обвалились, заросли травой. Трудно было поверить, что эти неглубокие, полузасыпанные канавы и мелкие лунки были остатками полевых укреплений, где наши войска держали оборону летом сорок второго года.

— И бои здесь были? — спросил Павел Савельевич, понизив голос.

— Были… — так же тихо отозвалась Варя. — Позавчера мы каску выпахали — нашу, русскую. А перед тем вон окопом немецкий танк стоял, подбитый. Его только этим летом на переплавку забрали.