У стен Ленинграда

— Тут есть над чем подумать. Разные люди вокруг ходят… Меня, знаешь, встретили во взводе Ольхова по-братски. Один только связной съехидничал: «Мы ждали двадцать, а ты один прибыл. Ну что ж, как говорит пословица: „Лучше синичка в руке, чем журавль в небе“». Я промолчал, а помкомвзвода Николаев вскипел: «Вы вот как пришли к нам на оборону, так каждый день повторяете одно и то же: что у нас мало людей, приходится стоять по суткам в траншее без отдыха, немцам живется куда лучше, чем нам. Они стоят, мол, на постах по два часа в сутки, обед едят из трех блюд. Я не знаю, откуда вам все это известно. В общем, по вашим словам, у немцев в траншее и блиндажах все равно как в гостинице». Связной огрызнулся: «Кто я, по-вашему? Провокатор, что ли? Воюю с вами вместе. А сказал я то, что слышал от пленных». А Николаев ему в ответ: «Это было в начале войны, а ты теперь получше приглядись к фрицам. Ты же видел пленных. Один намотал на себя столько тряпья поверх мундира, что мы измучились, разматывая его. Чего только на нем не было: женские головные платки, куски ватного одеяла, а на ляжки, сукин сын, умудрился натянуть рукава от овчинной шубы. А ты нам болтаешь об уюте, о гостинице, о трех блюдах…» Николаев даже сплюнул. А связной, как ни в чем не бывало, посмотрел на всех и обратился ко мне: «Вот так, снайпер, и живем, каждый день ссоры. Мало людей, устали, а пополнения не присылают». Я ему ничего не ответил. Связной потоптался около печки, закурил и вышел в траншею. В этот день я больше его не встречал, — закончил свой рассказ Ульянов.

— Неужели он?.. — не договорил я.

— Думаю, что нет, — перебил меня Алексей. — Я об этом намекнул было Андрееву. А он говорит, что с ним вместе действительную служил, знает его.

Весь день мы с Ульяновым заготавливали материалы для снайперского окопа, который должны были заново оборудовать в насыпи железной дороги. С наступлением темноты оделись в маскировочные костюмы и поползли к насыпи. Дул северный ветер. Ледяная крупа больно хлестала по лицу. Вражеские траншеи совсем близко. Чтобы не оставить следа своей работы на снегу, мы в вещевых мешках уносили землю в траншею и высыпали ее в разрушенный снарядом окоп.

Из блиндажа пулеметчиков доносились до нас звуки гитары. Кто-то из ребят пел:

Синенький скромный платочек…

Ульянов положил лопату на бруствер, вытер пот со лба рукавом и с минуту постоял неподвижно, прислушиваясь:

— Поет с душой…

Работа близилась к концу, когда к нам приполз с ручным пулеметом сержант Андреев. Видно было, что он чем-то озабочен.

— Ребята, вас разыскивает Николаев. Он несколько раз заходил к нам в блиндаж и спрашивал: «Куда это девались наши снайперы?» Я сказал, что не знаю. А когда он ушел в траншею, я незаметно пошел за ним. Он все огневые точки и блиндажи облазил — вас искал.

— Возможно, командир взвода ему приказал? — спросил Ульянов.

— Да нет же, Ольхова я видел, он о вас не спрашивал. Тут что-то другое…

Мы помолчали.

— Теперь и ворону подозревать станешь, — буркнул Леша, — не она ли бросает листовки.

Кто-то открыл дверь блиндажа пулеметчиков. Звуки гитары опять вырвались из землянки на снежные просторы.

— Хорошо наши пулеметчики поют! — прервал молчание сержант. — Украинцы они, крепко любят песню.

— А кто не любит песни? — И Ульянов, глубоко вздохнув всей грудью, взялся за лопату.

Андреев сидел на дне будущего снайперского окопа и, пряча папиросу в рукав, курил. Бросив окурок, он поднялся:

— Ну, ребята, не буду вам мешать, пойду.

Сержант взял пулемет, отвел предохранительную скобу и уполз в траншею. Спустя несколько минут мы услышали, как пулемет Андреева заработал.

— Хороший парень, — сказал Ульянов, прислушиваясь к выстрелам.

Работу мы с Алексеем закончили еще до наступления рассвета и спустились в траншею.

Мы пришли в блиндаж и только взялись за ложки, как вдруг, запыхавшись, вбежал Николаев. В руках он держал немецкую листовку.

— Братцы! Опять листовки! Слушайте, что они пишут: «Пропуск для русских. Русским солдатам и командирам, которые пожелают добровольно перейти на нашу сторону, мы, немцы, гарантируем жизнь и свободу. Им будет предоставлена возможность идти домой и жить вместе с семьей и родными».

Андреев заложил руки в карманы, подошел к помкомвзвода и, раскачиваясь из стороны в сторону, сказал:

— Зачем читать это дерьмо? Знаем, как фашисты «гарантируют жизнь и свободу». Кто-то листовки бросает, а вы подбираете.

Я видел, как лицо Николаева мгновенно побледнело, острый подбородок его слегка задрожал. Помкомвзвода сунул листовку в горящую печь и, выходя из блиндажа, крикнул:

— Не суйтесь не в свое дело, сержант Андреев!

Андреев молча лег на нары, опершись локтями о жесткую постель. Глаза сержанта следили за узенькой ленточкой огня, которая трепетала в консервной банке, облизывая ее сальную кромку. В полумраке блиндажа его смуглое, с грубоватыми чертами лицо выглядело сосредоточенным и задумчивым.

Начало светать.

— Пора отправляться на работу, — сказал Алексей.

Мы вдвоем с Ульяновым вышли в траншею.

Утреннее морозное небо по-особому красиво, когда блекнут звезды, загорается восток.