У стен Ленинграда

Но как же дорога была мне и моим товарищам эта опаленная родная земля! Как близки нашему сердцу каждый увядший кустик, каждый почерневший камень, каждая обгорелая кирпичная труба! И я думал, с каким мужеством будут защищать свою землю вот эти утомленные люди, которые уснули на какой-нибудь час, а может, на считанные минуты перед боем.

Нежный розовый луч солнца упал на мощенную булыжником дорогу, которая серой лентой пролегала среди равнин и холмов; она то пряталась в мелких зарослях, то взбиралась на холмы. Теперь дорога была безлюдной, осиротевшей, никому не нужной.

Майор Чистяков с начальником штаба полка проверяли расположение наших огневых рубежей. Осторожно шагая возле спящих бойцов, офицеры внимательно осматривали каждый блиндаж, каждую огневую точку.

С утра к нам начали подходить бойцы, защищавшие Кингисепп. Вот из лесу вышла большая группа красноармейцев.

В нашу траншею прыгнуло несколько шагавших впереди бойцов. Затем в траншее появились и остальные. Среди них — один офицер — на его запыленных петлицах виднелись два вишневых кубика. Четким шагом лейтенант подошел к командиру батальона майору Чистякову и, чеканя каждое слово, доложил:

— Командир роты Хмелев. Мы защищали Кингисепп до последней возможности…

Хмелев умолк и опустил голову. Рядом с лейтенантом стояли по стойке «смирно» его боевые друзья. Лица рядовых бойцов и младших командиров посуровели, почернели от порохового дыма, глаза воспалились.

Хмелеву лет тридцать, он хорошо сложен. На его мужественном лице не было и следа робости. Серые глаза смотрели открыто, в них сквозили проницательность и решимость. На груди лейтенанта красовался орден Красного Знамени, в руках он держал немецкий автомат, а за плечами висела наша трехлинейная винтовка.

— Прошу вас, товарищ майор, разрешить нам вместе с вами драться с немцами… Я не знаю, где наш штаб.

— Я свяжусь с командиром полка, если он разрешит — пожалуйста.

Комбат и начальник штаба скрылись за поворотом траншеи. Мы окружили Хмелева и его друзей. Чей-то кисет пошел по рукам.

— Вот это рубеж обороны! — крутя козью ножку, воскликнул низенький боец, с интересом осматривая окружающую местность.

— Эти рубежи нам подготовили ленинградские девушки, — сказал Романов.

— Ленинградские девушки! — повторил низенький боец, и на его высоком лбу разгладились морщинки, глаза заулыбались. — Какой бы им подарочек послать? — задумчиво спросил он, дымя козьей ножкой.

— Зачем им наш подарок? Вот выбросим врага с нашей земли, поклонимся нашим девушкам низко и скажем: спасибо вам, родные, век будем помнить ваш труд! Вот лучший подарок, — ответил Романов.

Некоторое время мы помолчали.

— Эх! Хорошо бы сейчас познакомиться с вашим поваром, — прервал молчание один из бойцов Хмелева. — Честно вам скажу, мы со вчерашнего дня ничего в рот не брали.

Сидоров погрозил ему кулаком:

— Нет, браток, ты сначала расскажи, как вы немцам Кингисепп отдали!

— Отдали? Да ты что, с ума сошел? — И боец обратился к стоящему рядом с ним сержанту: — Товарищ командир, объясните ему, пожалуйста, а то он не дело говорит.

Сержант Рогов, рослый мужчина средних лет с широким скуластым лицом, хмуро взглянул на Сидорова.

— Да знаешь ли ты, — вскипел он, — что мы в районе Сапска и Кингисеппа по десять — двенадцать танковых атак в день отбивали и, если бы не вражеская авиация, не отступили бы! Фашистские стервятники нам жизни не давали. Вот прикрыли бы нас ненадежнее с воздуха, тогда другое дело…

— По-твоему, выходит, что наши летчики бездействуют, — возразил ему Сидоров.

— Действовать-то они действуют, да мало пока самолетов у нас. Жалко их, на глазах гибнут… — Рогов с досады махнул рукой. — Эх! Да что говорить! Побольше бы самолетов — показали бы немцам где раки зимуют… Ни танки, ни самоходная артиллерия так не страшны, как авиация. Танку или самоходке ты можешь под гусеницы гранаты сунуть, а вот попробуй забросить гранату в небо!

Рогов помолчал.

— В районе Ивановского, — продолжал он, — я повстречал самого командующего нашими войсками генерала Духанова и спросил его: «Товарищ генерал, где же наша авиация?»

— Ну и что он тебе ответил? — быстро спросил Ульянов.

— Да что он мог ответить?.. Прищурил глаз и посмотрел в небо…

Сержант сделал глубокую затяжку.

— Ты говоришь — отступили, фашистам город отдали. Мол, на, Гитлер, наш советский город, он нам не нужен. Так, что ли, по-твоему?

Сидоров дружески положил руку на плечо сержанту:

— А город-то все-таки, братцы, отдали?

Лицо Рогова налилось кровью, карие глаза сверкнули недобрым огоньком. Он в упор посмотрел в глаза Сидорову и окрепшим голосом сказал:

— А сам-то ты как воюешь? Наверное, первым с Нарвы драпал!..

— Нам приказали…

— Ага! А нас силой вышибли… Вот и разберись, кто прав, а кто виноват.

Круглов молча слушал спор. Он знал, что бойцы тяжело переживают наши неудачи, и вмешиваться не хотел.

Хмелев же повернулся к нам, горячо заговорил: