У стен недвижного Китая

Когда в 1900 году вспыхнуло восстание боксеров, союзные войска взяли Пекин, китайское правительство, богдыхан и двор бежали, то, по предложению России, Ли Хун Чжан был назначен главноуполномоченным, вместе с принцем Цином, для ведения мирных переговоров.

Однако иски всех держав, кроме России, к Китаю оказались непомерно велики и несогласны между собою. Ли Хун Чжан сумел обставить притязания держав такими затруднениями, что переговоры затянулись на целый год и завершились подписанием мирного договора, тягостного и унизительного для Китая по форме, но в сущности – являющегося шедевром дипломатического искусства Ли Хун Чжана, ибо этот договор, налагая множество тяжких обязательств на Китай, в то же время не дает никаких средств или гарантий, что державы когда-нибудь увидят все эти обязательства выполненными.

Через два месяца после подписания этого договора, 25 октября 1901 г., и накануне заключения с Россией конвенции по делам Маньчжурии, Ли Хун Чжан скончался 78 лет от роду.

В лице почившего китайского государственного деятеля Россия потеряла своего верного союзника, всегда полагавшего, что, в силу исторических и географических условий, Россия является для Китая единственным естественным союзником, с которым он связан общей пограничной линией в 9000 верст и с которым он не вел ни одной правильной войны, если не считать грустного и случайного эпизода 1900 года. В случае же нарушения мира и добрососедских отношений, благодаря той же необъятной пограничной цепи, сжимающей Китай от Тянь-Шаня до Амура и Артура, Россия может оказаться для Китая самым опасным и непреодолимым противником.

Ли Хун Чжан был всегда сторонником дружбы с Россией. Можно предполагать, что, после поездки в Петербург и Москву, его доверие и расположение к России укрепились еще более.

Несмотря на все нападки, клеветы и подозрения, которыми иностранцы и китайцы всегда покрывали имя «китайского Бисмарка», он был до сих пор единственным деятелем, понимавшим пути, по которым должна была следовать его родина в нынешнюю эпоху своей истории.

Пути, намеченные Ли Хун Чжаном, были следующие: самое широкое развитие торговых и промышленных связей с Европой и Америкой, отчего Китай может только выиграть; преобразование и усиление военной силы Китая – и союз с Россией, дружба и покровительство которой должны быть покупаемы какой бы то ни было ценой, как противовес притязаниям и посягательствам иностранных народов на целость и богатства Империи богдыханов.

У канцлера Китайской Империи

9 сентября

Прибыв в Тяньцзин и узнав о приезде Ли Хун Чжана, я счел своим первым и священным долгом просить у него аудиенции.

Ли Хун Чжан жил во дворце Хайфангунсо, построенном им на случай приезда в Тяньцзин императорского двора. При нем состоял дипломатический чиновник Коростовец, привезший его из Таку. Для охраны были даны казаки верхнеудинцы, бывшие под командою сотников Родкевича, Григорьева и Семенова.

Я снова поселился в гостинице «Astor-House», которую покинул семь недель тому назад. Проблуждав между Тяньцзином, Пекином, Бэйтаном и Лутаем, я в первый раз после похода привел себя, наконец, в европейский вид.

Разгромленный Тяньцзин оживал из развалин. Улицы были полны китайцев и европейцев. Маршировали солдаты всяких наций. Уличные торговцы кричали и джинрикши бегали взад и вперед.

В Хайфангунсо я встретил Леонида Ивановича Лиу, который в мае бежал из Тяньцзина, после сожжения боксерами Русско-Китайского училища, и теперь состоял переводчиком русского языка при Ли Хун Чжане.

Я должен был представиться одновременно с адъютантом генерала Церпицкого поручиком Мельниковым, на которого было возложено поручение передать приветствие Ли Хун Чжану от начальника русского гарнизона в Тяньцзине генерала Церпицкого, бывшего в Лутае.

Леонид Иванович проводил Мельникова и меня в одну из внутренних комнат, уставленных простой китайской мебелью.

Ожидая выхода великого китайца, равного Бисмарку, я испытывал, вероятно, то же волнение, что и Давид перед встречей с Голиафом. Я придумывал самые умные вопросы, которые я задам канцлеру Китайской империи, чтобы ими так же поразить Ли Хун Чжана, как и Давид своей пращой поразил Голиафа.

Когда медленно, согнувшись и опираясь на слуг, вышел великий старец и с трудом сел на диван, я почувствовал невольное благоговение перед тем, кто еще сорок лет назад усмирял тайпинов и прославился на весь мир своим патриотизмом и мудростью. Я смутился и потерял все свое красноречие. С Конфуцием китайской политики нельзя говорить – его можно только слушать.

Лиу представил нас обоих. Великий китаец развалился на диване, курил длинную трубку, не обращая внимания на слугу, который поправлял огонь в трубке, и глядел с глубоким равнодушием и даже, может быть, с презрением на обоих юных иностранцев, которые потревожили его покой и великие думы.