У страха глаза велики

Я спускаюсь с крыльца и тоже двигаюсь к шляпе. То есть, конечно, к ее владелице. Никакого дела у меня к ней нет, разве что «доброе утро» сказать. Но вот поди ж ты — иду, как теленок на веревочке. Мое пожизненное преклонение перед Мастерами — сиречь Профессионалами — этого магнетического притяжения не объясняет. Тут настоящее колдовство. Гаммельнский крысолов удавился бы от зависти. Одно слово — ведьма. Иногда кажется: сейчас она закончит обихаживать очередной растительный шедевр, достанет откуда-нибудь из-под крыльца аккуратненькую метлу... нет, пожалуй, даже не метлу, а маленький элегантный пылесос, сядет боком, как всадница XIX века в дамское седло — и умчится на какой-нибудь Брокен...

Нравится она мне безумно. Вообще-то раз ведьма — надо бояться. Но страха нет — есть сладкая жуть, как в детстве. Психологи даже под это какую-то теоретическую базу подвели: мол, ребенок для нормального развития непременно должен пережить определенное количество искусственно созданных страхов. Может, и правда. Мы в детстве, помню, на ночь глядя собирались у крошечного костерка и рассказывали друг другу жуткие истории — про Черную Руку, про Белый Гроб и Малиновый Плащ — и все такое. Кажется, эти страшилки переходят из поколения в поколение, почти не меняясь. По спине бежала ледяная дрожь, все поджилочки тряслись — но на самом-то деле мы ведь не боялись. Где-то в глубине сознания жила уверенность: все это невзаправду.

Ядвига вызывает сходные чувства: сладкая жуть и одновременно уверенность в том, что все будет хорошо.

И еще мне кажется, что она ко мне благоволит.

— Здравствуй, Рита, доброе утро. Как тебе на новом месте? Жених еще не приснился?

После размышлений о Брокене и колдовстве банальность реплики могла бы разочаровать. Но прищуренные глаза блестят из-под шляпы так хитро, что я не могу удержать ответную улыбку. Кстати, а как она умудряется так молодо выглядеть? Морщин почти нет и держится — когда не возится над грядками — прямо, как балерина. Может, Руссо был прав, когда призывал «назад, к природе»?

Я присаживаюсь на один из камней, окаймляющих дорожку.

— Ядвига Леонтьевна, а почему вам в саду никто не помогает?

— Как же не помогает? — удивляется она. — Все помогают. Нина с кулинарными травками возится, Вика и Оленька красоту наводят, да и Кристина тоже… Хозяину только все некогда. Кстати, о помощи, пришли ко мне Стаса, сделай милость. Видишь, какая охапка? — она кивает на изрядный ворох растений возле себя. — Надо ко мне наверх отнести. Сама не дотащу.

И снова под этим веселым пронизывающим взглядом я чувствую себя яичком в овоскопе. Не голова у нее, а рентгеновский аппарат, ей-богу! Мне ведь как раз не хватало повода, чтобы подкатиться к Стасу. Уж больно замкнут. Но только я начинаю подниматься со своего неудобного сиденья, как Ядвига машет  легонько рукой и — чудеса! — я тут же плюхаюсь обратно.

— Да сиди пока, что ты скачешь, как мышь на сковородке! Мне тут еще закончить надо, а ты ведь поговорить хотела?

— Э-э-э… — глубокомысленно мычу я.

Ядвига глядит на меня с явным сочувствием:

— И чего испугалась? Герман просил тебе помочь, раз уж так выходит.

— Что выходит? — произношу я наконец что-то хоть более-менее внятное.

— Да может, еще и не выйдет, только неладно у нас. Нехорошо. Я и то вижу.

— И давно?

— Да с полгода, наверное…

— А в чем дело? Или в ком?

Ядвига Леонтьевна поправляет что-то неуловимое на клумбе, выдергивает какую-то травинку.

— Лучше бы Герман ее еще где-нибудь поселил. Чужая она здесь. Хотя и не житье это — по разным домам.

Н-да… Про «лучше бы где-нибудь еще» я и сама уже знаю. А не последовать ли заветам классика, не пойти ли другим путем? Я угнездилась на бордюрном камне поудобнее — интересно, как это кошкам удается…

— Ядвига Леонтьевна, а вы Нину хорошо знаете?

— Нину? — удивляется она. — Странная мысль. Мне это даже в голову не приходило, — довольно непонятно отвечает она, выдергивая еще пару стебельков. — Разве что Зинаида расскажет… Я тогда с ними не жила еще.

— Тогда — это когда?

— Когда они еще на Овраге жили. Знаешь, послевоенная застройка?

 Овраг у нас самый настоящий. То есть, их даже несколько, как в любом приречном городе. Но с большой буквы, как имя собственное, пишется лишь один — ибо являет собой не только образчик берегового рельефа, но и городской район. Лет сто назад, когда Россия бурлила и кипела неразделенной страстью к общественному прогрессу, Овраг облюбовали молодые и свободолюбивые — дабы отдыхать на лоне природы не только телом, но и душой. Русского человека после выпивки хлебом не корми — дай перемыть косточки начальству — причем всему, от цехового мастера до правительства: мы, мол, народ, а они все кровопийцы. И сладкий трепет Причастности приятно волнует душу, превращая обыденную пьянку в нечто вполне возвышенное.