У страха глаза велики

И тут на аллее, ведущей к дому, показалась Света. Завидев скопление публики, она мгновенно забыла о своих планах (если они у нее были) и свернула к месту событий. Вопль, который она издала, заглянув в дверь, наверняка сорвал охоту папуасам Новой Гвинеи и вызвал небольшое цунами в районе Японских островов.

На Нину этот вопль не произвел ни малейшего впечатления. Она не то что не обернулась — даже не вздрогнула, и скорость ее движения не изменилась ни на йоту. Зато Кристина еще глубже вжалась в собственные колени и начала дрожать еще сильнее.

Я как-то сразу решила, что существо, которое умеет издавать звуки, способные напугать стадо слонов, вряд ли нуждается в чьем-то попечении. А вот Кристина выглядела и чувствовала себя, мягко говоря, не лучшим образом. Напрягшись, я подняла ее на ноги и повела, почти потащила к дому.

Через полчаса, заставив Кристину выпить чуть не полстакана коньяку и столовую ложку валерьянки, я все-таки добилась от нее более-менее внятного изложения событий.

Началось с того, что новенькая машина не пожелала заводиться. Кристина попросила Стаса посмотреть, в чем дело. Дожидаясь, пока он обнаружит и устранит неисправность, Кристина решила присесть на скамеечку, пристроенную в дальнем углу. Обходя машину, она запнулась за какую-то веревку и… Скрежет, грохот падения… Дальше она толком не помнит, все как-то смешалось. Наверное, она закричала, раз я слышала крик, но сама этого крика не заметила и не запомнила. Быть может, она даже на какой-то краткий момент потеряла сознание, потому что как очутилась на полу — тоже не помнит.

40.

Нет ничего быстрее мысли. Нет ничего медленнее думы.

Тарас Шевченко (вероятно)

— Ну, и зачем ты меня сюда притащил? — возмущению моему не было предела. Да и кто бы мог сохранить в такой ситуации спокойствие — хватают тебя, ведут, я даже сказала бы волокут куда-то и при этом не дают сказать не слова, только подгоняют. На протяжении тех минут, которые потребовались нам, чтобы дойти — или правильнее сказать «добежать» — до набережной и отыскать там свободную лавочку, я только и слышала «давай не останавливайся». Почему я действительно не остановилась, не сбежала куда-нибудь в сторону, не осталась в доме, наконец? А вот потому. Меня просто затопила исходящая от Боба уверенность в том, что все совершаемые действия абсолютно необходимы. Это нынче такая редкость…

Усадив меня, Боб принес от ближайшей стойки — летом они натыканы вдоль всей набережной через каждые десять метров — кофе, коньяк и минералку, после чего заявил, что готов слушать меня со всей мыслимой для него внимательностью. Спросить хотелось обо всем сразу и, запутавшись, я ограничилась вопросом, приведенным выше — не слишком оригинальным, но более-менее… м-м… всеобщим, что ли? Ответ был дан в привычном уже для меня стиле Бориса свет Михайловича — все сказать и не сообщить при этом практически никакой новой информации:

— Немец попросил. Потому что нечего там сейчас делать. Я ведь тоже ушел, ты не заметила? Если понадобятся твои показания как свидетеля — хотя чему ты, собственно, свидетель? — успеют допросить. Потом. Хотя, по-моему, не понадобятся. Нормальный несчастный случай. Веревку я убрал, так что все в порядке, если какие следы от нее и остались, так мало ли чего там в гараже где навалено.

— Какую веревку? — тупо переспросила я.

Мой собеседник тяжко вздохнул. Но взялся за гуж — не говори, что маникюр мешает. Сам изъявил готовность отвечать на мои вопросы, не под дулом пистолета. Тем более, что и пистолета никакого у меня нет.

— Подробности, как у вас говорят, не для печати, тем более не для официальных лиц, — он выжидающе посмотрел на меня и дождавшись кивка, означавшего, что я приняла предложенные правила, продолжил. — Ту самую, радость моя, за которую Кристиночке вздумалось потянуть. Неужели она тебе не рассказала?

Про веревку я помнила. Но, воля ваша, разве за время этой дурацкой гонки по набережной у меня была хоть какая-то возможность сообразить — что, собственно, произошло в гараже? Кристина зацепила какую-то веревку, после чего на Стаса упало нечто тяжелое… И?

Вероятно, озадаченность, нарисованная на моей физиономии, граничила с полным обалдением, так что Боб, видимо, меня пожалел и, вопреки обыкновению, начал объяснять: