У страха глаза велики

Кристина. Очаровательна. Нет, даже не так. Совегшенно очаговательна. Золотоволосая и голубоглазая мечта поэта, какие автоматически пробуждают в мужчинах инстинкт защитника. А если серьезно... Внешность херувима-переростка у нее удачно дополняется хорошими манерами, полным отсутствием высокомерия и приветливым дружелюбием. Хотя и с некоторым привкусом истеричной демонстративности. Не то в детстве недолюбили, не то любовных романов перекушала. Или мексикано-бразильских сериалов. Ах, Мануэла, я так несчастна — ему не нравится моя новая сумочка! Двадцать три года. Не сумочке, конечно, а мадам Кристине. Приехала в Город из какого-то райцентра, кажется, из Приреченска, поступила в политех, отучилась почти три курса, ушла в секретарши, через полгода после этого попала в офис к Герману Борисовичу.

На Германа юная супруга глядит нежно и даже, пожалуй, с трепетом. С прочими обитателями поддерживает вооруженный нейтралитет. Кроме разве что Ольги. Мое присутствие Кристине, похоже, нравится. Забегает ко мне по десять раз на дню. Так, посидеть. Одиноко ей тут, холодно.  Не то это мои домыслы, а ей вообще до лампочки, не то она и впрямь «классическая жертва»… Ох, упаси господь!

Если бы они с Германом были женаты уже лет десять, я рискнула бы предположить, что и письма, и разлитый шампунь, и разорванная цепочка — дело ее собственных нежных ручек. Дабы показать, как она нуждается в заботе и защите. Н-да. Недаром старший оперуполномоченный нашего убойного отдела майор Никита Игоревич Ильин — старый друг, куда денешься, — полагает, что я главный спец по абсурдным версиям. А все потому, что страшно не хочется думать о самой вероятной возможности.

Помню, в параллельном со мной классе училось удивительно нелепое создание по имени Ростик. Маленький такой и несчастный до последней пуговицы. Он «не вылезал из пятерок», но даже учителя несчастного отличника не любили. По крайней мере до восьмого класса — потом его родители не то куда-то переехали, не то перевели свое унылое чадо в другую школу. Более популярного мальчика для битья, чем Ростик, в нашей параллели не было. Впрочем, бить-то его как раз не били, просто «не принимали» никуда и ни во что — ни потусоваться у кого-то на квартире, пользуясь отсутствием предков, ни сбежать всем классом с двух последних уроков в ближайший парк, где только что поставили новые аттракционы. А он так старался быть «вместе»… За что, собственно, его не любили — уму непостижимо. И списывать всем давал, и не ябедничал никогда, и марки у него были превосходные. Но не шпынял его разве что ленивый. Уж на что я вечно подбирала всяких котят и птенцов — но это существо не вызывало жалости даже у меня. Классическая жертва. А если вспомнить, с каким вдохновением Герман говорил о хрупкости и беззащитности Кристины — очень похоже, что она как раз относится к тому же типу.

При подобном раскладе мое присутствие тут принесет примерно столько же пользы, сколько аспирин при переломе: вся эта гадость будет продолжаться до тех пор, пока Кристина сама не изменится.

Ольга. Горячо любимое дитя от первого брака. Хотя не очень-то и дитя. В свои восемнадцать вполне самостоятельная особа. Филолог, второй курс. С мачехой — несмотря на «подозрения» Германа — отношения почти дружеские, возможно, по причине близкого возраста. Тоже блондинка, кстати. О матери вспоминает с прохладцей. Когда та, надумав «сменить среду обитания» на более теплые края, вышла замуж не то во Францию, не то в Израиль — попыталась увезти с собой и дочь. Однако Ольга в неполные тринадцать лет продемонстрировала решимость, какую иным взрослым не грех позаимствовать: уперлась — «никуда отсюда не поеду» — и настояла на своем. Мать время от времени шлет письма и подарки, получая в ответ вежливые открыточки «спасибо, все в порядке». Подарки частично пополняют гардероб, частично раздаются подругам. Отца Ольга любит, и, кажется, даже очень. Но — на расстоянии, безо всяких сю-сю. И… совсем она не похожа на ревнивое дитя, подбрасывающее угрожающие письма.