У страсти в плену

Я стала позировать ему. Его звали Рейнольдс. Ему было около тридцати, он был темноволосый, с мягкими темными глазами и чудесной улыбкой. В деревне он появлялся только для того, чтобы купить пищу, и не посещал ни ресторанов, ни баров. У него была небрежная походка, легкие движения. Он побывал на море, служил на пароходе моряком, ради того, чтобы повидать разные страны. Он всегда был спокоен. Теперь он по памяти рисовал то, что видел во время путешествий. Он сидел под деревом, не глядя вокруг себя, и рисовал южно-американские джунгли. Рейнольдс рассказал мне, что однажды в джунглях он и его друзья ощутили сильнейший запах животного. Они думали, что набрели на пантеру, но из кустов с необычайной прытью выбежала женщина — обнаженная дикая женщина, которая глянула на них испуганными глазами животного и, прежде чем они пришли в себя, бросилась в реку и уплыла. Друг Рейнольдса однажды настиг женщину вроде той, что они видели. Когда он смыл красную краску, покрывавшую ее тело, пленница оказалась очень красивой. Когда с ней были ласковы, она становилась нежной. Она обожала подарки. Ее сильный запах отталкивал Рейнольдса, пока его друг не предложил ему провести с ней ночь. Ее черные волосы были очень жесткими. Животный запах, исходивший от нее, вызывал чувство, будто он лежит с пантерой. И она оказалась настолько сильней его, что вскоре ему пришлось вести себя подобно женщине, так как она заставляла его выполнять все ее прихоти. Она была неустанна, и ее очень трудно было возбудить. Ее ласки измучили его, и он уснул в ее объятиях. Потом он вдруг почувствовал, что она лежит над ним и льет на его фаллос какую-то жидкость. От этого ему сделалось больно, но затем он страшно возбудился. Он испугался. Его фаллос словно наполнили огнем или красным перцем. Он прижимался к ней не столько в припадке страсти, сколько для того, чтобы избавиться от этого жжения. Он был разгневан. Она улыбалась и тихо смеялась. Он забрал ее яростно, обуреваемый страхом, что это возбуждение, которое она вызвала — последнее в его жизни, что это какая-то магия, пробудившая в нем самое большое желание, на какое он способен, и отбирающая у него жизнь. Она лежала на спине и смеялась нежно, показывая зубы, источая свой животный запах, который теперь возбуждал его чувственность как запах мускуса. Она двигалась с такой силой, что его фаллос, казалось, вот-вот будет вырван из тела. Но теперь уже он хотел подчинить, покорить, измучить ее. И в то же время он ласкал ее. Женщину это удивило. Никто, наверно, так с ней прежде не обращался. Когда после двух оргазмов он устал от обладания ею, то продолжал трогать ее клитор, и ей это нравилось, и она просила его продолжать и открывала широко свои ноги. Затем она вдруг повернулась, выгнулась на постели и подняла свои ягодицы под невероятным углом: она хотела, чтобы он взял ее снова, но он продолжал ласкать ее. После этого она всегда искала его ласк, его рук. Если она встречала его днем, она прижималась своим чувственным местом к его руке и лихорадочно терлась об нее. Рейнольдс сказал, что после этой ночи белые женщины стали казаться ему слишком слабыми. Он смеялся, рассказывая свою историю. Его картина была воспоминанием об этой женщине-дикарке, что пряталась в кустах, готовая прыгнуть и убежать при виде мужчин с ружьями. Он нарисовал ее с темными торчащими грудями, прекрасными длинными ногами и тонкой талией.

Я не знала, как нужно было ему позировать. Но он думал о другой картине. Он сказал:

— Это будет легко. Я хочу, чтобы вы уснули. Но вы будете завернуты в белые простыни. Я видел что-то в таком роде в Марокко и всегда хотел это нарисовать: женщина, внезапно уснувшая в окружении мотков шелковых ниток, причем ее темные от загара ноги продолжают придерживать рамочку ткацкого станка. У вас красивые глаза, но они должны быть закрыты.

Он ушел в хижину и принес простыни, которые обернул вокруг меня, как платье. Он придал моему телу и рукам нужное ему положение, и немедленно принялся рисовать. День был очень жаркий. Простыни меня согрели еще больше, и поза оказалась такой расслабляющей, что я и вправду уснула. Не знаю, сколько я так проспала, я только ощущала слабость и нереальность происходящего. И во сне я почувствовала нежную руку у себя между ног, очень нежную, ласкающую меня так легко, что необходимо было проснуться, чтобы удостовериться в этом. Рейнольдс склонялся надо мной, но у него было такое восторженное, ласковое выражение, что я не пошевелилась. Его глаза были нежны и губы слегка приоткрыты.

— Только ласка, всего лишь ласка, — прошептал он.