У ступеней трона

– Не надо! – нетерпеливо перебила она. – Никаких утешений… никаких слов… Вся моя жизнь была в нем, и без него я жить не могу и не хочу… Но прежде расскажи мне, что это значит… Ведь ты одевалась пиковой королевой… Я не надевала этого костюма. Он понравился тебе, и я тебе его подарила. Что же это значит? Объясни… Я ничего не понимаю…

Софья Дмитриевна печально уронила голову на руки и так просидела целую минуту, как бы собираясь с мыслями, проносившимися в ее голове. Когда она подняла на Анну Николаевну глаза, они были полны слез и какой-то грустной мольбы.

– Если бы ты знала, – начала она глухим, подавленным голосом, – как мне тяжело говорить теперь… Ведь я рассчитывала тебя порадовать своим счастьем… сказав, что моя рана зажила, что мое сердце исцелилось… И вдруг…

– Ты полюбила? – еле слышно спросила Трубецкая.

– Да. И за это, очевидно, наказал меня Бог… Я нарушила свою клятву… я забыла или, вернее, думала забыть Мотю – и вот надо мной разразилась кара.

– Не над тобой… – слабо шепнула Трубецкая.

– Нет, надо мной. Твое горе – это и мое горе. Разве я могу быть счастлива, зная, какой ужасной ценой оплачено мое счастье?..

– Но в чем же дело, в чем дело?

– Ты помнишь тот день, когда мы с тобою были на придворном маскараде… когда я упросила тебя подарить мне этот проклятый костюм пиковой дамы, а тебе уступила свой… Вот в этот самый день во дворце я вдруг случайно увидела одного человека. Сначала он был в маске, и, пока я танцевала с ним, меня вдруг охватило какое-то странное предчувствие. Мне вдруг подумалось, что этот человек будет играть заметную роль в моей жизни… А когда он снял маску – это предчувствие только усилилось… Вообрази, что я увидела второго Мотю. Правда, между ними нет разительного сходства, но глаза незнакомца напомнили мне былое счастье и былое горе… Овал его лица вызвал снова забытые воспоминания. И странное дело: вместо того чтоб тотчас же с мучительной тоской убежать от него, вместо того чтоб воспоминаниями снова растравить сердечную рану – я с таким удовольствием слушала моего кавалера, с таким удовольствием провела этот вечер, что даже сама испугалась последствий увлечения… Ты уехала раньше меня; подсаживая меня в карету, он умоляющим голосом просил меня назначить ему еще свидание, и я, совершенно обезумев, сказала, что буду рада увидеть его на следующем маскараде. Со мной произошло что-то необычайное. Я всю ночь продумала о нем, его лицо все время вырезалось из мрака перед моими глазами, а Мотя… память о нем ушла куда-то далеко, далеко… В следующем маскараде мы увидались опять, и, расставаясь с ним, я с ужасом убедилась, что я его люблю… Я ему снова назначила свидание на маскараде у Шетарди… Ты помнишь, на этот маскарад я поехала, проводив тебя, в твоей карете… В этот раз я сняла маску – и мы объяснились… И я была счастлива… Мне показалось, что счастье вернулось ко мне снова… И вот оказывается, что вместо счастья – всех нас ждет только горе…

– Кто он такой? – спросила Трубецкая, внимательно слушавшая рассказ подруги.

– Это – двоюродный брат Василия Григорьевича, Николай Львович Баскаков.

– Я все-таки ничего не понимаю, – сказала она. – Откуда же Вася взял, что я была в костюме пиковой дамы?.. Притом, раз они – родственники и, положим, он видел тебя с ним, – он мог всегда узнать истину…

Она печально поникла головой.

– Я тоже ничего не понимаю, – прошептала Софья Дмитриевна. – Я только вижу, что мне не суждено счастье… что стоило мне только подумать о возможности его – и гроза разразилась и надо мной, и над близкими мне людьми… Проклятая, несправедливая судьба!

– Да, судьба немилостива, – промолвила Трубецкая, – но с ней нельзя бороться. Не будем бороться и мы…

– Но ты, надеюсь, простишь меня?.. – воскликнула Соня, обнимая свою подругу и прижимаясь к ней головой.

– За что же мне прощать тебя?.. Разве ты виновата?

– Я виновата в том, что надела этот проклятый костюм.

– Тогда я все-таки виновата больше. Я заказала костюм. Наконец, я уехала в Тверь… Будь я здесь – ничего подобного не случилось бы… Нет, Соня, не будем винить друг друга. Так угодно Богу – а нам нужно только примириться с Его волей…

В это время дверь распахнулась, и в спальню вбежала Катя. Она вбежала так стремительно, что Анна Николаевна с испугом поглядела на нее.

– Ваше сиятельство, – воскликнула чем-то очень взволнованная девушка. – Там вас желает видеть один человек…

Трубецкая поморщилась:

– Разве ты не знаешь, что я никого не принимаю?.. Я больна, лежу в постели…

– Но это, ваше сиятельство…

Анна Николаевна нахмурила брови.

– Кто бы это ни был – я никого не приму! – проговорила она резким тоном. – Ступай!

Но Катя, несмотря на это категорическое приказание, даже не шевельнулась. Удивленной этим Трубецкой даже показалось, что девушка улыбнулась. Она хотела сделать ей за это выговор, но Катя предупредила ее:

– Нельзя, ваше сиятельство, не принять… Это от Василия Григорьевича…

Анна Николаевна вздрогнула; ей показалось, что или она, или Катя сошла с ума.

– Опомнись… – проговорила она. – Что ты говоришь?!