У ступеней трона

— Тогда я все-таки виновата больше. Я заказала костюм. Наконец, я уехала в Тверь… Будь я здесь — ничего подобного не случилось бы… Нет, Соня, не будем винить друг друга. Так угодно Богу — а нам нужно только примириться с Его волей…

В это время дверь распахнулась, и в спальню вбежала Катя. Она вбежала так стремительно, что Анна Николаевна с испугом поглядела на нее.

— Ваше сиятельство, — воскликнула чем-то очень взволнованная девушка. — Там вас желает видеть один человек…

Трубецкая поморщилась.

— Разве ты не знаешь, что я никого не принимаю?.. Я больна, лежу в постели…

— Но это, ваше сиятельство…

Анна Николаевна нахмурила брови.

— Кто бы это ни был — я никого не приму! — проговорила она резким тоном. — Ступай!

Но Катя, несмотря на это категорическое приказание, даже не шевельнулась. Удивленной этим Трубецкой даже показалось, что девушка улыбнулась. Она хотела сделать ей за это выговор, но Катя предупредила ее:

— Нельзя, ваше сиятельство, не принять… Это от Василия Григорьевича…

Анна Николаевна вздрогнула; ей показалось, что или она, или Катя сошла с ума.

— Опомнись… — проговорила она. — Что ты говоришь?!

— То, что мне велели сказать… Пришел старичок один и желает вас видеть… Он говорит, что Василий Григорьевич больной у него в дому лежит…

Безумная радость сверкнула в глазах Трубецкой; все лицо ее просияло, как бы освещенное солнечным светом.

— Так он жив!.. Он не умер!.. — вырвалось у нее, и она, не помня себя, бросилась в объятия Софьи Дмитриевны, тоже просветлевшей от счастья.

XIII Спасенные от смерти

Да, Баскаков не умер.

Когда он пришел в себя, он не сразу сообразил это. В нем еще осталось ощущение смертельного холода, охватившего его тело, когда головкинские гайдуки швырнули его в ледяную воду Невы, осталось смутное воспоминание, как вода хлынула ему в рот… Он так был рад тоща, что сознание покинуло его тотчас же, как он погрузился в воду, и смерть приняла в свои объятия его совершенно бесчувственное тело… И, когда он открыл глаза и на него хлынула волна яркого света, ему показалось, что он уже умер, что он находится в состоянии небытия, что он уже перешел в тот мир, где нет ни печалей, ни воздыхания, и трепетал от радости, что этот мир так светел…

Но спустя немного он почувствовал какую-то странную тупую боль в правом боку, боль, усиливавшуюся с каждым вздохом. Удивило его также, что он слышит эти вздохи, хриплые, вырывающиеся со свистом из его разбитой, как бы ноющей груди. Эти чисто телесные ощущения вызвали в нем сомнение, действительно ли он находится в бестелесном мире.

Василий Григорьевич оторвал голову от подушки, и оторвал с большим усилием, так как голова казалась точно налитой свинцом и тоже болела. Затем он обвел глазами кругом и пришел к убеждению, что он не только не переселился в мир светлых духов и радостных грез, но даже лежит не на тинистом дне Невы, где следовало бы находиться его трупу. Взгляд его упал на окно, и ему пришлось на секунду даже зажмурить глаза, так как в окно врывались ослепительно яркие лучи солнца. Затем он увидел стол, два стула, стоявшие около него, и убедился, что лежит на кровати. Но и кровать, и стол, и самое комнату он видел впервые; в этом он не сомневался, как не сомневался и в том, что и Головкин, жаждавший его смерти, и сам он, так хотевший покончить скорее свое земное существование, жестоко ошиблись, что ему не дали утонуть, вытащили из воды и возвратили к жизни…

Но кто же его спас? Кто этот благодетель, которому он совсем не благодарен?

На этот вопрос он не мог ответить. Да он не смог и задуматься над ним, так как боль в боку усилилась, застучало в виски, холодный пот выступил на лбу, а все тело горело, точно его поджаривали на медленном огне. Боль настолько усилилась, что он не мог удержаться от стона, резко прозвучавшего в тишине комнаты.

Стон услышали. Услышал и он скрип отворившейся двери и легкие шаги, затихшие у его постели. Затем над ним наклонилось хорошенькое личико какой-то молодой девушки или молодой женщины, и ясные, глубокие глаза взглянули на него с такой лаской и с таким участием, что он снова простонал от боли, но на этот раз не в боку, а в сердце, судорожно сжавшемся при мелькнувшем ему воспоминании о таких же ясных глазах, даривших его так часто и нежною лаской, и участием.

— Вам больно? Вы страдаете? — как сквозь сон, расслышал он мелодичный голос; но ответить он не мог: опять в боку поднялась режущая жгучая боль, свет погас в его глазах, которые заволокло туманом, и он снова потерял сознание.