У ступеней трона

— Не хотите верить — не верьте, — промолвил Николай Львович, — а сказываю вам достоверно, что хоть говорил я с сей дамой, хоть два раза я ее за этот месяц видел — а не ведаю, какова она.

— Да где же ты с нею видался?.. не в потемках же, не в какой-то таинственной пещере?

— Совершенная истина… Не в потемках я ее видел, а при полном свете… И не в пещере, а в Зимнем дворце… Именно во дворце, на маскараде.

— Вот оно что! Стало, твоя богиня была в костюме?

— Совершенно правильно.

— А в каком костюме? — поинтересовался Левашев.

— В костюме «пиковой дамы»…

Эта простая фраза не произвела ни на Левашева, ни на Лихарева никакого впечатления, но Василий Григорьевич, услышав ее, вдруг вздрогнул и почти испуганным взглядом уставился на своего двоюродного брата…

IV Разбитое счастье

Василий Григорьевич провел очень тревожную ночь. Он долго не мог уснуть, вернувшись домой из берлиновского герберга, а когда наконец забылся сном, его преследовал тяжелый кошмар, ему виделась та самая таинственная дама в костюме «пиковой дамы», о которой говорил Николай. Но в то самое время, когда его двоюродный брат и не подозревал, кто скрывается под маскарадным нарядом «пиковой дамы», Василий Григорьевич с ужасом узнавал слишком знакомые черты княгини Трубецкой. Он проснулся, обливаясь холодным потом, и первою его мыслью было то же странное предположение, которое мелькнуло у него, когда Николай сообщил о «пиковой даме», которое преследовало его почти всю ночь.

— Неужели это — правда?! — шептал он, сжимая кулаки и чувствуя, как какая-то жгучая боль пронизывает его сердце. — Неужели Николай не солгал и у него действительно завязался роман с «пиковой дамой»?! Неужели Анюта разлюбила меня и изменила мне?!

Он недаром отождествлял Анну Николаевну с таинственной «пиковой дамой». Вчера он только вздрогнул, услышав из уст Николая роковую фразу, но не выдал себя; голова его была слишком туманна и от выпитого вина, и от шума, стоявшего в бильярдной герберга. Но сегодня он вспомнил, почему, когда Николай сказал о «пиковой даме», ему пришло в голову имя Трубецкой, вспомнил и почти застонал от боли, сжимавшей его сердце.

До сих пор он еще ни разу не усомнился в любви к нему Анны Николаевны. Между ними было давно уже все условлено, все решено, и не дальше как на другой день после побега из тайной канцелярии Трубецкая, и смеясь, и плача от радости, сказала:

— Ну, Васенька, чтобы раз навсегда с этим покончить, чтобы окончательно отделаться от головкинских интриг, нам нужно повенчаться. Коли ты не прочь, так мы об этом завтра объявление сделаем, а через месяц и под венец пойдем.

В первую минуту Баскаков чуть не одобрил такую поспешность, но затем пораздумал, и благоразумие взяло верх. Он пришел к убеждению, что теперь дразнить Головкина, пока Головкин в силе, пока дядя Александра Ивановича состоит вице-канцлером, — слишком опасно; что гораздо лучше выждать более благоприятное время. Кстати, тут же Лихарев и Левашев, особенно сильно сдружившиеся с ним после убийства Барсукова, посвятили его в свою тайну, он примкнул к елизаветинцам, сразу уверовал в благополучный исход кампании и решил подождать, пока на престол воссядет Елизавета.

Когда он сказал о своем решении Анне Николаевне, та печально надула губки.

— Я вижу, что ты меня не любишь, Васенька?..

— Из чего ты это видишь? — со смехом спросил Василий Григорьевич.

— Люби ты меня — ты бы не стал дожидаться неведомых времен, а поспешил бы назвать меня своею.

— И накликал бы беду на твою голову. Сегодня бы мы с тобою обвенчались, а назавтра Головкин чрез своего дяденьку выдумал бы на меня какую ни на есть вину и отправил бы в Сибирь, а тебя — в монастырь. Нет, Анюта, лучше уж немного повременить…

— А ты меня до той счастливой поры не разлюбишь?..

Баскаков успокоил ее сомнения горячими клятвами и не менее горячими поцелуями. В тех же видах осторожности он не согласился на предложение Трубецкой жить у нее в доме, а поселился вместе с Лихаревым, уступившим ему одну комнату своей маленькой квартиры. Чтобы не возбуждать ничьих подозрений, Василий Григорьевич в то же самое время стал посещать дом на Сергиевской только по вечерам, тщательно наблюдая за тем, чтоб не привлекать нескромных взоров.

На лето Баскаков взял отпуск и уехал в Москву, куда вскоре отправилась и Анна Николаевна. Там, в ее подмосковном имении, примыкавшем межа к меже к Измайлову, они провели целый ряд безумно счастливых дней. Осенью они опять вернулись в приневскую столицу, и Василий Григорьевич по-прежнему стал бывать в доме на Сергиевской тайком.

Однажды он зашел вечером и крайне удивился, когда Анна Николаевна, встретившая его таким же, как и всегда, нежным поцелуем, таким же, как постоянно, ласковым взглядом, вдруг сказала:

— А ты сегодня, Васенька, гость не в пору… Уж не прогневайся, коли я тебя рано прогоню.

— Это с какой радости?! — воскликнул он.