У Судьбы на поводке

Еще через какое-то время хлопает входная дверь, я тут же встаю с постели и отправляюсь в ванну. В порядок я привожу себя с молниеносной скоростью, затем начинаю собирать пожитки. За месяц совместной жизни я не успела перевезти сюда много вещей – по сути дела, со мной всего лишь один чемодан, с которым я приехала. Сборы занимают всего час. Через час я, вызвав такси, возвращаюсь к себе домой.

16

Дима.

Настоящее время

– Вы уверены?

– Совершенно. Можете сами взглянуть на фотографии. Сходство слишком очевидно, чтобы его можно было отрицать.

Я беру конверт с фотографиями, начинаю рассматривать одну за другой. Рассматриваю внимательно, жадно. Да, сходство действительно слишком очевидно – мой сын копия моего младшего брата. Племянники часто бывают очень похожи на своих дядей и тётей.

Как же так, Катя? Почему? Почему я только сейчас об этом узнаю?

– А что еще удалось узнать? Муж, другие дети есть?

– Нет, ни мужа, ни других детей. Предвосхищая ваш вопрос – нет также ни любовника, ни сожителя, иначе давно бы засветился, мы практически три недели вели наблюдение.

– Кто приходил к ней?

– Вот эта женщина, видимо, подруга. Мужчина, судя по внешнему сходству, брат. Один раз мать приезжала.

– А о событиях шестилетней давности удалось что-то разузнать?

Да, я все-таки озадачил СБ расследованием дел давно минувших дней. Сначала думал, а стоит ли оно того? Но потом решил, что стоит. Надо расставить все точки над i, может тогда я пойму, почему Катя мне ничего не сказала о ребенке.

– Да, кое-что выяснили. Подняли выписки из гинекологии и травматологии, где лежала девушка. Все изложено в докладной, но я на словах от себя расскажу. Екатерина Сомова поступила к ним в конце августа на сохранение, срок беременности почти три месяца. А в травматологию она поступила с сильными ушибами, переломом ключицы и сотрясением мозга еще в конце июня. Ее на глазах у свидетелей выбросили из машины в одном из загородных поселков. Хорошо, что было лето и в поселке были люди – они и увидели, как из большой темно-синей машины вытолкнули девушку. Конечно, марку машины они не знают, а номер не помнят. Заявления в полицию от потерпевшей не поступало, поэтому тут только на показания свидетелей приходится опираться.

Чувствую, как в груди клокочет ярость. Я решаюсь спросить:

– Изнасилование?

– Судя по всему, до этого не дошло. Во всяком случае, никаких данных ни в травматологии, ни в гинекологии об этом нет. Кстати, возможно, именно для того, чтобы избежать насилия, девушка сама выпрыгнула из машины.

– Ясно. А с Нефёдовым что?

– Нефёдов в настоящее время лежит в наркологии на реабилитации. Его приятель Черкасов, кстати, скончался от передозировки четыре года назад.

– Вы не допрашивали его? Я Нефедова имею в виду.

– Там спецрежим в этом учреждении. Мы не хотели шум поднимать. Его должны выпустить через пару недель, вот и встретимся с ним. Что точно вы хотели у него узнать?

– Пока не знаю. Я подумаю. Спасибо вам большое, Егор Игнатьевич. Я папочку просмотрю, если будут вопросы – позвоню вам.

– Хорошо, Дмитрий Германович.

Сообщаю Иришке, что меня ни для кого нет, закрываю кабинет на ключ и медленно одну за другой начинаю рассматривать фотографии моего сына. Почти везде он изображен со Светой. Оно и неудивительно – если Катя со сломанной лодыжкой пока не может выходить из дома, то остается только Светка, верная Катина подружка. Я, признаться, раньше не верил в женскую дружбу, даже над Катериной смеялся, когда она своего Светика до небес превозносила. Зря, значит, смеялся, дурак. Ошибался я. Света, судя по всему, к Кате как на работу ходит, пока та на больничном сидит.

Данил, значит. Вот как назвала. Неужели в честь моего деда? Я Кате часто про своего деда рассказывал. Не про то, как он в войну воевал – про войну как раз мы мало что знаем, очень уж дед не любил вспоминать это время, а про то, каким человеком он был в мирное время. Каждый раз, когда мы с братом начинали в детстве требовать от деда рассказов о его боевых подвигах, он незаметно отвлекал нас на какие-нибудь другие темы. Да и многие фронтовики не любят об этом вспоминать. С возрастом я поумнел и понял, что пытать человека о таких вещах – это возвращать его память в одни из самых страшных дней, которые он смог пережить. Мало кому это по душе. Война – это одна из самых грязных и скотских человеческих забав. Люди для этой дамы не индивидуумы с уникальными судьбами, а всего лишь куски мяса. Война – страшная людоедка и жертвы ей всегда нужны свежие, отчего и остановить ее зачастую задача непосильная.

И отчество у сына моё – Дмитриевич.