У сумрака зелёные глаза

— Восстановилась недавно. Вы — Александр Кельц, я помню. А это — Змей.

— Это хорошо, — кивнул Кельц.

Чай заварился, я разлила его по чашкам. Гости молчали, я тоже не знала, что сказать. Но потом у меня созрел вопрос, а точнее, догадка:

— Так это всё — вы? Эта квартира, деньги… Это вы привезли меня сюда?

Охотники переглянулись.

— Нет, не мы, — ответил Кельц. — А ты что, не догадываешься, кто?

От волнения, недоумения и тревоги у меня заныло в животе.

— Нет… Я не знаю.

Это было не совсем правдой. Я просто не могла поверить в другой ответ.

— Всё ты знаешь, — сказал Змей. — И ты не ошибаешься.

— То есть… это квартира Аиды? — пробормотала я.

— Да, — кивнул Кельц. — Правда, она никогда не жила здесь. Пришлось поселить тебя тут, потому что в твоём подъезде взорвался газ. А почему тебя так удивляет, что Аида заботится о тебе?

— Я… Я думала, она ненавидит меня… Господи. — Меня начинало трясти.

— Ненавидит?! — изумился Змей. — Хотел бы я, чтоб меня так «ненавидели»! Ты знаешь, что она с собой сделала, чтобы вытащить тебя из сумрака? Чтобы он отдал тебя, она практически стала вампиром — тем существом, которых когда-то истребляла. Принесла в жертву свою человеческую суть, потому что сумрак просто так ничего не отдаёт. Если это ты называешь «ненавидеть», то объясни мне тогда, что, по-твоему, означает «любить»!

Да, вечер знал, как меня спасти. И довести до грани обморока — тоже.

— Ну-ка, пей.

Мне дали выпить несколько глотков чая, побрызгали холодной водой, а Змей знал массажные точки, которые заставляют организм встряхнуться. Его ловкие и твёрдые, как железо, пальцы волшебным образом вернули мне нормальное самочувствие, хоть и сделали чуть больно.

— Но почему она тогда… Почему прячется от меня?

— А ты сама не можешь понять? — покачал блестящей головой Кельц. — Она не уверена, что ты примешь её такую, какой она стала. Потому и держится на расстоянии. А эти мысли, — он кивнул в сторону спальни, где висела петля из простыни, — ты брось. Зря она, что ли, такое с собой сотворила?

— Пожалуйста, не убивайте её…

Это всё, что я смогла сказать, перед тем как разреветься — неукротимо, до боли в груди и мучительно мощных судорог диафрагмы.

— Ну, всё, — усмехнулся Змей. — Это всерьёз и надолго.

Тяжёлая рука Кельца погладила меня по волосам, как маленькую.

— Хорошо, мы учтём твоё пожелание, — сказал он полусерьёзно, полушутливо.

Змей был прав насчёт «всерьёз и надолго»: я плакала, провожая охотников до двери, плакала, одеваясь и укладывая волосы, заливалась слезами, спускаясь по лестнице и хлюпала носом, стоя на остановке. Аида работала до восьми, а сейчас было полвосьмого. «Теперь ей не отвертеться от встречи», — думала я, сидя в маршрутке. Больше ей от меня не спрятаться — всё равно найду, обниму и не отпущу никогда.

Слёзы застилали мне глаза, когда я шла через дорогу к крыльцу с вывеской «Психотерапевт». Восемь ноль пять… «Неужели не успею?» — колотилось сердце. И тут же замерло и оборвалось: дверь открылась, и на крыльце появилась родная и знакомая фигура. Элегантный серый плащ, брючный костюм, стрижка под каре с удлинёнными передними прядями.

— Аида! — закричала я, замахав рукой.

Она обернулась. Визг тормозов и удар.

Кажется, у меня выросли крылья.

Звёздный шатёр над головой, горные склоны, цветущая поляна и костёр. Танцующее высокое пламя стеной разделяет меня и Аиду. За её спиной — мир, полный страданий, несправедливости, боли и агрессии. За моими плечами — сумрачный покой, серая бесчувственность и бесплотная тишина. Она хороша тем, что в ней нет боли, нет разочарований. Но и радости в ней нет. А в том мире, несмотря на всю его ярость и шум, есть любовь Аиды.

«Твоё прошлое не имеет для меня значения, — звучат в моей душе её слова. — Значение имеет только то, что есть сейчас. Ты — моя принцесса, вот что самое главное».

Что я выберу? Сумрачный покой без боли или мир, в котором счастье и страдание идут рука об руку? Мир, в котором есть смерть, но есть и воскрешение? Изумрудный свет тёплых глаз прогоняет бесчувствие сумрака, и натянутая между нашими сердцами струнка грустно поёт. Она зовёт меня туда, в тот мир, и я устремляюсь всей душой к Аиде.

«Придётся вытерпеть немного боли, — говорит та, протягивая мне руку. — Но я рядом и возьму половину боли себе. Иди сквозь огонь — ко мне».

Я тянусь к её руке, и пламя обнимает меня торжеством безумного страдания. Кости трещат, как дрова, кровь кипит, внутренности пекутся заживо, как картошка в золе. Бедная моя Аида, ведь она чувствует то же самое…

Но страдания не вечны. Горнило боли, опалив меня, остывает, и я остываю тоже — твёрдая, как клинок. Я спускаюсь по дорожке из солнечного света — прямо в объятия тихого осеннего утра.