У свободы цвет неба (СИ)

   Так и вышло. Заезжали мы уже на полигон. А поскольку втроем этот мешок тараканов, в котором Эгерт был еще самым спокойным, можно было отследить только очень напрягшись, отскочить на минуточку спросить, что было в предварительной части, я не успела. Общую программу подготовили вполне внятную: и полоса препятствий, и стрельбы, и командная работа с пораженными - словом, все как в жизни.

   Испанец немного удивился, что все цели расположены не выше уровня пояса, они немного поспорили с французом на фиговом английском, потом подошли выяснять. Я и Диган из второй полусотни, получивший третье место в общем зачете за полосу препятствий, им объяснили, что цели - это оборотни. А как мы транспортируем фавнов на лечение, тут показано не будет, поскольку, во-первых, это зрелище не для слабонервных, а во-вторых, они граждане края и имеют право на тайну личности.

   Пока мы объяснялись, настало время показательных выступлений. Девочки Асаны показали работу с сетью, парни Дейвина - сааланский рукопашный бой. Наши, Охотники, показывали стрельбу, конечно. Не поисковые же работы изображать на открытом поле и в сосновом редколесье.

   После выступлений Охотников настала очередь городских отрядов. Ребята Смолы были первыми, они работали с пиротехникой. Вышло красиво и убедительно. За ними вышла группа Философа и показала сааланцам, что такое паркур. Я услышала, как кто-то охнул: "И это они без магии!" - и тихонько улыбнулась про себя. Потом "Красная вендетта" ставила минное заграждение. Испанец больше всего удивился тому, что редколесье, в котором заграждение сперва ставилось, затем активировалось, особенно не пострадало, а вот чучела, изображенные мешками на ножках, разобраны весьма основательно. Вообще-то, ни одного целого из десяти. Следом группа Княгини демонстрировала радиопеленг и перехват частот. У полиции лица были очень кислыми, но делать нечего: перемирие есть перемирие. Сами полицейские продемонстрировали неплохой набор из самбо, крав-мага и чего-то еще, настолько же практичного и простого, а заодно мастерство автовождения и прочий стандартный набор. Стрельбу, конечно, тоже. В том числе по ростовым мишеням.

   А потом вышел Музыкант. Филипп Баулов, лучший стрелок Сопротивления, ради ответственного дня был одет в черную пиджачную пару, белую рубашку с галстуком-бабочкой и лаковые ботинки. В этом великолепии он и подошел к специально для него выставленному столу. По его просьбе на полосу подтащили вместо мишеней почти два десятка стендов с металлическими листами, выкрашенными в белый и черный цвет. Листов было десятка три, разного размера, самые маленькие были не больше стандартного писчего листа, самый крупный оказался шире и выше классной доски. На рубеж поставили стол, на стол выставили кейс с десятком или дюжиной пистолетов.

   И тут я догадалась, что будет. Оставив журналистов на двоих других сопровождающих, я побежала к рубежу с криком: "Фил! Подожди!"

   Он удивленно обернулся.

   - Зрители же без наушников, - объяснила я. - Не услышат половины.

   - И? - не понял он.

   - Я сейчас шумоподавитель сделаю, пять минут подожди, мне посчитать надо.

   Считала я прямо у него под ногами, пальцем на песке. И за пять минут, конечно, не справилась, провозилась почти десять. Зато когда закончила ставить заклинание и попросила пробный выстрел, осталась полностью довольна результатом. Хлопок за пределами построенного мной цилиндра был не громче, чем от открытой пластиковой коробки.

   Он сыграл пулями на металлических листах три мелодии. Это были "Ода к радости", вальс "Осенний сон" и "Прощание славянки". Закончив, он повернулся сперва ко мне и дал пятюню, потом поручкался с ассистентом, менявшим ему обоймы. А потом я сняла защиту и пошла к прессе. По дороге глянув на Дейвина, чтобы оценить, что и когда мне будет за самодеятельность. Граф улыбался и выглядел вполне довольным увиденным.

   Про христианскую веру Гавриил рассказывал Пино каждый вечер перед молитвой. И убеждал его в том, что душа не расточается после смерти, как пар, что человек не умирает вместе со своим телом. Пино, вздыхая, качал головой и говорил, что исчезнуть навсегда ему страшнее всего на свете. Страшнее даже того, что он чуть не оставил своих девчонок без матери и погубил ничем не виновную жизнь. Но понять, как же можно жить без тела, он так и не мог, несмотря на все объяснения Гавриила о том, что тело храм, но в нем живет душа, и вот она-то не умрет. Нобили из охраны слушали эти разговоры, хмыкали и уходили подальше подобру-поздорову: под языком у монаха помещался порядочный запас колючек. И за попытки вмешаться он не стеснялся припечатать словом так, что после того примерно с час неудачливый мелкомаг ловил Поток и пытался вернуть душевное равновесие.