У теплого моря

   Увлекшись желанием, во чтобы-то ни стало, спасти мужа, Клавдия Григорьевна выработала целый план, как систематически достигнуть цели. Ей казалось, что постепенно можно добиться самаго невозможнаго, как было и в данном случае. Главное условие заключалось в том, чтобы ничего не скрывать от пациента, и она обяснялась с ним вполне откровенно.   -- Сколько водки вы пили самое большее?-- спрашивала она.   -- Когда был здоров, то около четырех бутылок в день. Конечно, не каждый день...   -- А теперь?   -- Сейчас вполне довольно двух бутылок... Алкоголь накопляется в организме, истощает его, и опьянение наступает быстрее.   -- Хорошо... Я вам буду давать эти две бутылки, но с условием, что вы будете сбавлять по полрюмки в день... т. е. не каждый день, а через известный промежуток времени. Ведь полрюмки совершенно ничтожная величина, которой можно и пожертвовать.   -- Я производил точно такие же опыты над запойными и не могу похвалиться успехом.   -- А я ручаюсь за успех.   -- Мне эта система напоминает софизм какого-то греческаго мудреца, который вопрос ставил так: "если я вырву один волос с головы, будет ли лысина?" -- "А если два? три? и т. д.". Одним словом, где тот роковой волос, с котораго начинается лысина, определить невозможно. Точно то же самое и относительно роковой пьяной рюмки, с которой начинается форменный запой!..   -- И все-таки попробуем... Софизм еще не доказательство.   Доктор противоречил только из формализма, а в глубине души сам верил в полную возможность собственнаго спасения. Да, он сильно опустился, потерял волю, но это еще не значит, что нужно погибать. А тут еще протягивается такая дружеская рука, что не может быть и речи о невозмодшости спасения...   Но на первых же шагах по пути спасения встретились непредвиденныя препятствия. Раз доктор пришел в свое время в "Россию" и застал Клавдию Григорьевну совершенно разстроенной, с красными от слез глазами.   -- Что-нибудь случилось? Театральныя неприятности?-- сделал он попытку догадаться.   -- О, нет...-- быстро ответила она и сейчас же поправилась:-- т. е. да. Вы не знаете нашего театральнаго болота и не поймете моих обяснений!..   Его что-то точно кольнуло, и он почувствовал себя таким чужим, лишним и далеким. Она поняла его настроение и переменила тон.   -- Все дело в ангажементе на зиму...-- сбивчиво обясняла она, подбирая слова.-- Мне обещали дебют на императорской сцене, но у меня есть враги... Турецкая поговорка говорит, что один враг сделает больше вреда, чем сто друзей принесут пользы. Не правда ли?   Доктор не стал разспрашивать, хотя и чувствовал себя все время неловко. В конце концов, от него все-таки что-то скрывали, он кому-то мешал, и, может быть, Клавдия Григорьевна раскаивается в принятой на себя миссии. Это была первая маленькая ложь, вкравшаяся в их отношения. Потом уже из десятых рук доктор узнал, какая неприятность грозила Клавдии Григорьевне -- на репетиции на нее бросился один из сомнительных князей с кинжалом, и если бы не лысенький московский меценат, проявивший замечательное самообладание, дело могло кончиться плохо. История, во всяком случае, была замята и не попала даже на столбцы услужливых для всякаго скандала газет.   Раньше доктор относился совершенно безразлично к этим темным, закулисным поклонникам, а тут у него впервые шевельнулось нехорошее и злое чувство. Почему она должна проводить свою жизнь в этом театральном болоте? Ему делалось больно за нее, за ту чудную женщину, которую знал только он один. Но она молчала, и он не смел задавать вопросов.   Устроившись в своей комнатке -- счастье, котораго он так давно не испытывал -- доктор принялся за свою работу, не теряя времени. Вся "почта", которую носил с собой солдат Орехов, представляла собой богатейший материал, а тут еще личный громадный опыт и возможность пополнить наблюдения сколько угодно. На южном берегу Крыма точно нарочно группировались самые интересные факты.   Когда он утром приходил в "Россию" завтракать, то считал своим долгом поделиться с Клавдией Григорьевной новостями своей работы. Только она одна умела слушать и,что еще важнее, задавать вопросы.   -- Меня просто начинает пугать моя работа,-- жаловался доктор.-- Материал все разростается, а выводы получаются самаго грознаго характера... Пьянство -- наш исторический недуг, отмеченный всеми знатными иностранцами, посещавшими Россию, но он никогда не достигал такой интенсивности, как сейчас. Мы знаем только отдельные случаи и закрываем глаза на его общее значение. По моим приблизительным расчетам, в России наберется до миллиона пьяниц, настоящих горьких пьяниц... Вся беда в том, что не ведется их подсчета, и, благодаря этому, зло кажется случайным, проявляющимся в единичных случаях. Нет, оно гораздо серьезнее и глубже, чем думают, и в нем братаются все сословия, все степени образования и всевозможныя общественныя положения.   -- А русская женщина?   -- К чести ея нужно сказать, что она в этом случае далека от равноправности... Женщины-пьяницы составляют сравнительно ничтожный процент.   -- Может быть потому, что их пьянство соединено с еще более позорным пороком, который покрывает все?   -- Видите ли, женщина предварительно погибает, а потом спивается, а мужчина предварительно спивается и потом погибает.   К этому доктор мог еще прибавить те наблюдения, которыя он изо дня в день делал над самим собой. Ведь он составлял живую органическую частицу той пьяной России, над которой сейчас работал. Картина в общем получалась по истине ужасная, ужасная тем более, что не было на лицо основных причин и законной почвы. Некоторую аналогию представляли русские пожары, когда горят деревни, села и целые города тоже без всякой "уважительной причины".   По вечерам доктор любил уходить на пристани и в кофейни, где опять наблюдал излюбленных им турок. Впечатление от непьющей национальности все наростало. Здесь он встречался с солдатом Ореховым, который работал при нагрузке судов и был доволен.   -- Всем бы хорошо, вашескородие, кабы вот настоящий наш муромский огурец да соленая капуста. А здесь этого не понимают, потому как везде эта самая фрухта... А мне ее даром ненужно. Одним словом, то-есть, настоящей закуски к водке здесь ни-ни...   -- Да, ведь, ты бросаешь водку?   -- Я-то ее бросаю, да только она не хочет меня бросить. Вот тоже бани настоящей здесь нет, а то много водки из натуры воспарением выходит. Первое это дело: баня. А потом кваску да капустки, да соленаго огурчика, да редички с зеленым лучком... Нет слова, хорошо здесь, а все, нет-нет, Сенную-то и вспомнишь. Самое угодное место...   Кондитер, кажется, не был согласен с этими мечтами о Сенной и уныло поджимал хвост. Он каждый раз встречал доктора радостным визгом, лизал ему руки и всеми способами старался высказать свои чувства.   -- Умнеющий пес,-- хвастался солдат.-- И вот как доволен здешнему теплу... Я его, как барышню, кажинный день в море купаю, чтобы животная чувствовала, как и што и к чему относятся.   Но всех счастливее был Замерзавец. Он даже закрывал глаза от страха, когда Орехов начинал похваливать свою Сенную площадь.   -- Я здесь умру...-- обяснял он свое настроение.-- И могила здесь теплая.   Доктор время от времени угощал их какой нибудь дешевой закуской в кофейне и только изредка давал деньги на водку. И солдат, и Замерзавец охотно угощались на докторский счет, а от денег на водку отказывались из чувства своей золоторотской гордости.   -- А я тут контрабанду заведу...-- сообщил солдат доктору под величайшим секретом.-- В лучшем виде... Татаришки-то и глупые, и трусливые...