У тихой Серебрянки

Об этой семье и самом Филиппе Антонове нельзя не сказать подробнее. На второй день оккупации в деревне Хотовня, где жили Антоновы, фашисты казнили колхозного бригадира, коммуниста-орденоносца Андрея Клюева вместе с заведующим Домом культуры Данилой Макаренко, затем расстреляли секретаря комсомольской организации Петра Прикотенко и его мать.

Филипп Карпович с истребительным батальоном отступил в другой район, пробыл там несколько дней. Туда должны были прийти руководители будущих партизанских групп. Но они не пришли. Как после выяснилось, одни были убиты во время бомбежки, другие ушли с отступавшими частями Красной Армии.

А фашисты продолжали творить свое черное дело: расстреляли председателей сельских Советов Ивана Дегтярева в Болотне и Анатолия Познякова в Звонце. Значит, нельзя быть в своей деревне ни семье, ни ему, бывшему председателю местного Совета. И Антоновы переезжают в деревню Шмаки Кировского района. Хорошо одно: на руках была справка, что Антонов пробирается из тюремного заключения. А в военном билете он заблаговременно заменил листки, и этим удалось скрыть принадлежность к ВКП(б).

Вскоре Филипп Карпович установил связь с кировским подпольем и стал начальником штаба группы самообороны, которая являлась резервом 537-го партизанского отряда. Командовал им С. И. Свиридов.

Ну а потом Антонов пошел с инициативной группой в Журавичский район. Семья осталась в Шмаках. Дарью Кузьминичну вместе с детьми чуть не схватили каратели в лесу во время блокады. Поймали только меньшенького - Веню, но по дороге ему удалось бежать.

Без теплой одежды, в чем были, когда скрывались от карателей, жену и детей Антонова привели в партизанский лагерь посланные отсюда наши связные. И вот теперь, в осенние холода, Таня в легком платьице жмется к матери, чтобы согреться. Игнат Максимович Дикан отдал девочке свой джемпер.

- Вот вам, Дарья Кузьминична, документы, - передал Дикан бумаги с печатями, написанные бургомистром. - Будете теперь, правда, не Антоновой, а снова Прохоровой, зато законной жительницей Серебрянки.

Виталий, сын Антоновых, вскоре вступил в нашу комсомольскую организацию. Да и вся семья начальника штаба партизанской группы стала для подпольщиков своей, родной.

3

Эх, Серебрянка, Серебрянка! На твоих улицах золотой, а не серебряный народ живет. Цены им нет, твоим людям, трудолюбивым и боевым, терпеливым и настойчивым. Они могут поддержать и наказать, помочь и отказать даже в кружке воды из своей тихой речки Серебрянка. В зависимости от того, что ты за человек.

Единодушие - вот мерило с незапамятных пор, мерило старожилов. Стоило появиться в деревне двоедушному человеку, как люди изгоняли его, словно уничтожали прыщ на здоровом теле. Так было до войны, такой закон остался и в тяжелую годину фашистской оккупации. А они-то, эти прыщи, вдруг повыскакивали наружу - староста Артем Ковалев, полицейский Иван Селедцов. Непонятно, как оказался в полиции считавшийся порядочным человеком Яков Янченко.

Помнится, как только они показали свое поганое нутро, мой дедушка, старый колхозник Степан Кабанов, сказал:

- Вот и еще болячки-прыщи выскочили на свет божий. Остерегайся их, внучек: такие бывают хуже ворога-супостата. Больше, чем немец, знают нас, нутром своим поганым чувствуют: или мы - их, или они - нас.

Он помолчал, прижмуривая выцветшие глаза, будто вглядываясь в что-то далекое.

- Забыли, совсем память отшибло, что Россию-матушку никто не покорил. Запомни мое слово: эти вражьи прихлебатели сами хлебнут горя.

Вспоминаю, как Полина Лукашкова при всем народе чихвостила Якова Янченко, своего родственника:

- Не очень-то старайся! Его, немца, можно и обмануть. Выкручивайся, как вьюн, а людей в обиду не давай. А не то самому придется выкручиваться, как гаду ползучему, перед своим народом. Да не выкрутишься. Дудки!

Нельзя сказать, что слова всегда отрезвляюще действовали на гитлеровских служак. Но все же людские попреки порою сдерживали Якова Янченко: он время от времени проявлял нейтралитет при выполнении приказов оккупантов, иногда помогал людям в беде.

Упорно и долго не поддавался второй прыщ - полицай Иван Селедцов. Этот любил властвовать, демонстрировать свое преимущество. Расстреливать евреев в Свержене - он готов. Ставить людей к стенке, бить ногой в живот, а рукой под грудь, если кто заперечит, - опять он. Но вылечил народ и эту болячку.

Однако не прыщом, а злокачественной опухолью был в Серебрянке Артем Ковалев, сельский староста.

В первую мировую войну он попал в плен к немцам, а затем - на работу к одному помещику. Каторжная это была работа: приходилось гнуть спину от утренней зари до поздней ночи. Привык и к свекловичной похлебке, и к оскорблениям, и даже к побоям. Был у гроссбауэра дом в два этажа под черепицей, были сараи. Все вычищено до блеска, нигде ни соринки, ни паутинки. И коровы, и свиньи лоснились. Даже в курятнике чистота, не говоря уже о дворе.

Правда, все это делал не сам хозяин, а Артем Ковалев с шестью русскими пленными, которые ели и спали в свободном стойле тесной конюшни.