У Троицы окрыленные

Перед священником раскрыты все страшные тайны дел человеческих. И в исповеди он видит жизнь не такою, какою она кажется даже осведомленным людям, давно уже не строящим себе относительно ее никаких иллюзий, а какая она есть в действительности, в беспощадном и совершенном своем обнажении.

Известный петроградский священник, большой работник на ниве народной трезвости, рано умерший отец Александр Васильевич Рождественский рассказывал мне о впечатлении первой принятой им исповеди на первой неделе Великого поста: «В этих коротких признаниях, произносимых отрывистыми фразами, я наслушался таких ужасов о том, что люди делают втайне, что я еле верил этим признаниям. В голове у меня мутилось. Я еле держался на ногах, а когда пришел домой, я бросился, не раздеваясь, на кровать, закрыл глаза, зажал уши руками и долго громко стонал. Вся моя душа болела невыразимо перед этими обнаженными, сочащимися язвами жизни… Господи, до чего проедена насквозь грехом человеческая природа!»

И вот, накидывая на голову человека епитрахиль, — над всеми этими ужасами жизни, над людьми, которые тайно кого-нибудь убили, над детьми, живущими по-брачному со своими родителями, над опомнившимися богохульниками, клятвопреступниками, над всеми, грешившими по естеству и против естества, — священник имеет право произнести великие разрешительные слова: «ПРОЩАЮ И РАЗРЕШАЮ».

Вы только подумайте: умирает человек, и вторым зрением, которое является у умирающих, уже видит неизбежную и несомненную вечность. Какое томление, какое позднее раскаяние и какой страх! И в эти минуты, когда все вокруг испытывают ужас и смятение, спокоен и уверен один священник, с сипою данных ему таинственных чудотворных слов. Опять звучит над столько раз прощенным и столько раз согрешившим человеком новое «прощаю и разрешаю» — и груз грехов летит бесследно в бездну, исчезает навсегда. И пусть говорят: «Что за лицемеры эти церковные христиане: каются и грешат, грешат и каются…». Да, грешат, потому что они люди, слабые люди, но никогда грехом не насладятся вполне; грешат — и в те же минуты покаянно вопиют к Богу, чувствуя, что созданы для высшего и лучшего, чем грех. И не ставят греха своего в закон.

В скорбный час отпевания, пред тем как близкие подойдут ко гробу «воздать последнее целование», прислушивались ли вы к этому новому торжественному всесовершенному разрешению души и полному зачеркиванию всех решительно долгов? И разве не значительны своею страшною властию и своими таинственными словами священники? И пусть некоторые из них относятся механически к своим обязанностям, но даже из целого их ряда блеснет вдруг яркой звездочкой убежденный человек и замолит, и разрешит, и пожалеет не только людей своего прихода, но и тех, о ком он никогда и не слыхал при жизни, людей, которых некому жалеть, людей, всеми отброшенных и презренных, и пожалеет их, и устроитих души.

В Москве среди верующих ходит такой рассказ из филаретовых ^[3]времен. Был в одном приходе, где-то у Девичьего поля, «пьяненький» священник. Человек добрый, сердечный, но очень уж пьяненький, так что прихожане просили Митрополита избавить их от него. Просителями были люди, хорошо известные Митрополиту. Делать было нечего, определение об отстранении священника было составлено и уже положено Митрополитом на стол для подписи.

Ночью Митрополиту снился трижды один и тот же странный сон. (Митрополит придавал значение снам, и за несколько времени до его смерти ему снился отец его, произнесший: «Береги девятнадцатое число», — Митрополит и умер девятнадцатого ноября). Он видел себя окруженным множеством несчастных, изнуренных людей, из которых некоторые имели вид кто удавленников, кто утопленников; все эти люди, наступая на него, громко кричали: «Оставь нам священника, он нам нужен!».

Рано утром Митрополит послал за тем священником и стал допытываться у него насчет его жизни. Тот сразу покаялся в своей слабости, о своей жизни отозвался, что у него в жизни нет ничего хорошего, и только после долгих уговоров Митрополита открыл ему, что имел обыкновение молиться о всех покойниках, о которых узнает, особенно же о людях, погибших несчастною смертью под рукою убийц, об утонувших и о наложивших на себя руки.

Митрополит, большой мистик, заключил из этого рассказа, что священник нужен всем этим людям, и рассказал ему свой сон. Все это произвело на священника такое влияние, что он совершенно расстался с вином и стал примерным батюшкой.