У царя Мидаса ослиные уши

Жители Лоссая пили коровье молоко, купленное в лавке, но на Серпентарии молоко было овечьим. Его по утрам разносил от дома к дому пастух, затемно спускавшийся с пастбища на лошади, а потом возвращавшийся следить за стадом. Этого высокого худого старика звали дядя Пьетро. У него была жена с волосатой бородавкой на щеке, которая жила возле нового маяка, но спал он прямо на пастбище вместе с животными. А когда Лалага и Саверио как-то раз пришли к нему с отцом, чтобы купить свежего сыра, помог им взобраться на лошадь и катал по скалам, придерживая поводья.

Позавтракав, Лалага наскоро оделась, стараясь не шуметь. Родители и Саверио ещё спали. Лугия, кухарка, вышла в магазин за рыбой, взяв с собой близнецов. Аузилия и Баинджа, прачка, складывали простыни во дворе.

– Схожу к Ирен, – вполголоса сообщила Лалага и вышла, притворив за собой дверь.

В отличие от Лоссая здесь, на острове, никто не запирал двери, даже ночью. Можно было на всё лето оставить на набережной шезлонг, и никто бы к нему даже пальцем не притронулся.

По дороге она никого не встретила. Ясное утро пахло свежестью, в море то тут, то там вспыхивали блики. Гром и Молния, охотничьи псы почтальона, лежали на ступеньках, лениво отмахиваясь хвостами от мух. Этих красавцев – рыжего, почти огненного, и белого с коричневыми пятнами, – запрещалось гладить, а если это все-таки случалось, нужно было немедленно вымыть руки и ни в коем случае не тянуть их в рот, чтобы не занести микробов. Доктор Пау так настойчиво напоминал детям об этом правиле, что при виде собак Лалага инстинктивно сунула руки в карманы.

Но вот справа показался бар Карлетто с террасой, прикрытой тростниковым навесом, и увитой виноградом решёткой-перголой. Мать её подруги подняла стулья, перевернув их на оцинкованные столы, и теперь подметает тротуар. Лалага ускорила шаг. Конечно, Ирен уже встала и ждёт её.

Глава одиннадцатая

За прошедший учебный год они написали друг другу десятки писем, пересказывая всё, абсолютно всё: мысли, слова, «действия и бездействия», как говорилось в катехизисе. Но и теперь, встретившись, две подруги целое утро просидели на крыльце Лопесов, практически опершись лбами и непрерывно болтая, словно пытаясь залатать невидимыми духовными нитями, о которых, может быть, только монахини и знают, прорехи, проделанные зимним отсутствием Лалаги в ткани их дружбы.

Городская девочка научила деревенскую своей любимой игре, о которой узнала в интернате. Она называлась «Вопросы на кресте» и в целом сводилась к тому, чтобы нацарапать палкой на ноге крест (лучше всего на бедре чуть выше колена), а потом вписать в получившиеся клетки инициалы четырёх мужчин, которые тебе больше всего понравятся, – любых знакомых мальчиков, но можно и актёров, певцов, футболистов или велосипедистов, если хочется. Потом нужно посчитаться, используя буквы своего имени: Л-а-л-а-г-а-п-а-у, И-р-е-н-к-а-р-л-е-т-т-о, и жребий решит, кто из четырёх кандидатов будет мужчиной всей твоей жизни.

После этого нужно нарисовать такой же крест на второй ноге и вписать в клетки первые буквы слов «дружба», «страсть», «ненависть» и «равнодушие»: Д, С, Н, Р. Посчитавшись, но используя теперь буквы имени мальчика, можно узнать, что он испытывает к играющей.

Ирен с удивлением обнаружила, что Сандро Таронти страстно её любит, а Лалага узнала о равнодушии Эудженио Соллимы, что, впрочем, ей уже было известно. Обе согласились, что стоит поиграть позже, слегка подзагорев, потому что на бледной коже трудно разобрать буквы.

После обеда, в самую жару, они остались во внутреннем дворе бара, за перголой. Лалага рисовала на плотной бумаге танцовщиц, раскрашивала их и вырезала: Ирен всю зиму собирала фольгу от конфет, чтобы делать из неё нарядные платья и балетные пачки для этих бумажных кукол. Вырезав и одев четверых (двух взрослых и двух детей), они решили послушать пластинки.

Отец Ирен в надежде, что купальщики будут приходить к нему танцевать по вечерам, приобрёл к летнему сезону граммофон с ручкой, старомодное устройство с раструбом-громкоговорителем в форме воронки или, скорее, чашечки цветка. Каждые два-три диска приходилось менять изношенную иглу. Впрочем, без электричества синьор Карлетто всё равно не мог предоставить им ничего лучшего. На большинстве пластинок были записаны песни Клаудио Виллы, толстощёкого, потного и плаксивого певца, которого подруги терпеть не могли. Зато им понравились песни Вика Дамоне, особенно испанские, вроде «Paquito lindo» или «Besame mucho», но больше всего – танго под названием «A media luz», в котором они, к сожалению, не могли до конца разобрать слова. По словам Ирен, в какой-то момент там говорилось что-то про «третью шерсть фарфоровой кошки», но разве такое возможно?

Танго Лалага танцевать умела: её научила в интернате Габриэла Варци из третьего класса. Она знала все шаги, повороты, могла даже запрокинуть голову почти до земли, но у неё никак не получалось передать эти знания Ирен: та всё время хохотала и падала, увлекая за собой «кавалера».