У царя Мидаса ослиные уши

Когда вошли сироты, я сразу поняла, что Ирен играет лучше всех. Роль без слов, но она с огромным состраданием на меня смотрит (не на меня-Лалагу, а на меня-Клару)! А ещё у неё совершенно естественно получается то, о чём всегда предупреждает Франческо: никогда не поворачиваться спиной к публике. Никогда, даже если говоришь с тем, кто стоит в глубине сцены.

А вот Ливия, напротив, элегантна, как танк. Да и потом, кто сможет всерьёз принять эту жирную тушу за умирающую от голода сироту?

В общем, приближалась последняя сцена, когда все счастливы, а сироты начинают скакать на кроватях. (Пикка и Тома, кстати, были молодцами. Они безропотно повиновались синьоре Дередже, и нам, старшим, ни разу не пришлось вмешиваться и успокаивать их.) «Клара, иди сюда, – приказал режиссёр, синьор Дзайас. – Вставай рядом с этой девочкой и начинайте прыгать. А теперь давайте, обнимитесь!» И что же это за девочка? Ирен! Из семнадцати сирот режиссёр, ничего не зная о нашей истории, выбрал именно её. Как говорится, это судьба.

Поначалу я боялась реакции Ирен и обнимала по-актёрски: показывая движение, но не прижимаясь. А вот она сразу обхватила меня за шею, прижалась щекой (очень горячей), приблизилась губами к моему уху (которое уже просто горело от смущения) и прошептала: «Давай помиримся, Лала. Я так больше не могу». «Я тоже», – ответила я.

С Ирен много слов не нужно. Когда всё закончилось и мы выстроились на краю сцены, чтобы поклониться публике (как на настоящем спектакле, потому что на репетицию публику не пускают), мы с ней стояли рядом, держась за руки.

Потом вместе вышли из театра, взяли папину лодку (поскольку не хотели, чтобы нам помешали) и уплыли на ней подальше – только мы двое посреди тихого, спокойного моря.

О чём мы только не говорили! За всю жизнь мы ни разу не прерывали общение почти на целый месяц – даже зимой, когда я жила в Лоссае, переписывались дважды в неделю.

Она не спрашивала меня о том проклятом письме, которое я не дала ей прочитать, поэтому у меня не было нужды врать. Но ей очень хотелось знать, сохну ли я по-прежнему по капитану. Как же мы хохотали, когда я переспросила: «Кому? Какому капитану?» Удивительно: я уже почти ничего не помню об этой истории, столько всего произошло с тех пор.

Ещё Ирен считает, что театр с его спектаклями, актёрами и пьесами, над которыми, между прочим, работаем и мы, изменил весь наш привычный распорядок.