У ворот Ленинграда. История солдата группы армий «Север». 1941—1945

Наконец-то, выйдя из боя, я почти постоянно вспоминал о своей невесте Аннелизе, которую я встретил шесть лет назад незадолго до моего призыва в армию. Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я получил от нее последнее письмо, моя любовь к ней оставалась последней надеждой в преддверии мрачного и неизвестного будущего. В глубине души я был уверен, что мы будем вместе до конца наших дней, если мне удастся уйти от русских и добраться до Германии.

В последующие дни мы занимались только тем, что отдыхали, стараясь раздобыть какую-либо еду. Однажды я заметил в отдалении подполковника Эбелинга и группу штабных офицеров 154-го полка, но подходить к ним не стал. Несмотря на то что все мы пытались найти хоть какую-то возможность для возвращения согласно приказу в Германию, было ясно, что вермахт находится в состоянии распада. Каждый теперь был предоставлен сам себе.

В это время до нас дошли обрывочные сведения о двух страшных катастрофах, когда-либо случавшихся в истории мореплавания. В январе и феврале 1945 г. соответственно немецкие лайнеры «Вильгельм Густлофф» и «Генерал Штойбен» были торпедированы и потоплены русскими. На борту лайнеров находились эвакуируемые из Восточной Пруссии в Германию тысячи гражданских беженцев и раненых. Несмотря на то что мы многое пережили на фронте, эти новости усугубили наше горе и отчаяние.

Если бы даже представилась возможность найти место на одном из судов, отправлявшихся из Хеля, угроза нападения советских кораблей делала перспективу добраться до Германии еще более призрачной. В то же время большинство офицеров не предпринимали никаких серьезных усилий, чтобы возвратиться в Германию. Солидарность и чувство чести связывали нас, что и было причиной нашей инертности. Несмотря на всеобщее падение воинской дисциплины, ни один из нас не хотел подать даже вида, что готов бросить своих товарищей и уехать прежде них, даже когда уже не было смысла оставаться там, где мы были.

Прошли две с половиной недели, как мы прибыли в Хель. Как-то днем Юхтер стоял рядом со зданием, где мы жили, когда внезапно нас начала обстреливать русская артиллерия. Застигнутый врасплох на открытом месте, он был ранен в бедро осколком шрапнели. Узнав от санитара о его ранении, я попросил полкового врача осмотреть его.

Наблюдая за тем, как врач бинтует ногу Юхтера, я спросил, не стоит ли наложить жгут, чтобы остановить кровотечение. Врач заверил меня, что в этом нет необходимости, поскольку ранение не смертельное.

Закончив перевязку, врач посоветовал мне перенести Юхтера в полевой госпиталь, оборудованный в бетонном подземном бункере, расположенном в 70 метрах от нас. Что я и сделал с помощью санитаров.

Вдоль стен бункера лежали раненые, сваленные как дрова. Найдя дежурного врача, я сказал ему, что у меня тяжелораненый солдат, который нуждается в тщательном уходе. Он ответил: «Да, конечно, я вас понимаю, но войдите в мое положение. Необходимо соблюдать очередность. Положите его здесь, и мы позаботимся о нем». Наклонившись к Юхтеру, я заверил его: «Завтра я проведаю тебя».

На следующее утро, когда я вернулся в госпитальный бункер, мне сообщили, что ночью Юхтер умер. Вероятно, он скончался от шока и потери крови. Я с трудом сдержал себя. Его можно было спасти. Во всем был виноват полковой врач, который так и не наложил жгута. Мне пришлось пережить гибель многих боевых товарищей, но смерть Юхтера казалась мне бессмысленной жертвой.

Я остался в одиночестве. У меня не было ничего – один мундир и пара револьверов. Я обдумал сложившееся положение. Приказ был при мне, и теперь у меня появилось больше причин покинуть Хель.

Вечером на следующий день я прошел к порту, находившемуся на расстоянии около 500 метров от моего расположения, чтобы разведать обстановку. И тут мне выпал редкий случай, изменивший мою судьбу.

Около четырехсот полностью экипированных солдат были построены недалеко от дока. Было очевидно, что они собираются оставить Хель. Я решил следовать вместе с ними, куда бы они ни отправлялись. Перебросившись парой слов с солдатами, которые говорили с силезским акцентом, я узнал, что их пехотное подразделение готовилось отплыть в Германию.

Было довольно странным, что никто не спросил меня, кто я такой и куда я направляюсь, ни в Хеле, ни когда я возвращался с фронта. Возможно, это было из уважения ко мне, как офицеру, к мундиру обер-лейтенанта, хотя я уже имел присвоенное мне в марте звание капитана. А возможно, это было следствием нараставшего в тылу хаоса.

Лишь только стемнело, был дан приказ на отплытие. Я поднялся на борт небольшой баржи с двумя сотнями солдат. Спустя полчаса, когда баржи прошли расстояние в полтора километра, неожиданно над нами нависла огромная тень. Это новейший немецкий эсминец готовился к морскому переходу в Германию.

Когда мы взобрались по трапу на борт судна, нас тепло встретили матросы, которые разместили нас, где только было можно. Солдаты расположились на ночь, обещавшую быть холодной, на палубе, а меня пригласили в одну из кают внизу.