У всех разные игрушки

До праздника оставалось еще два месяца, но меня уже почему-то колотила нервная дрожь, какой не было ни в день коронации, ни в день крещения по католическому обряду, который потребовался для вступления на андоррский трон. Наверное, это происходило потому, что настала, наконец, пора громко о себе заявить, а встретиться со всей сиятельной Европой нос к носу было боязно? Я ел лошадиные дозы успокоительных таблеток, плохо спал и постоянно дергался в стороны, стараясь избежать хлопот по организации праздника. Но не бывает свадьбы без невесты и похорон без покойника и поэтому мне приходилось тащить свою ношу, забыв о бизнесе, посвящая привычным делам не более получаса в день.

По настоянию месье Персена мы должны были разослать пригласительные открытки во все царствующие дома Европы, некоторым африканским и ближневосточным царькам, и еще сотне каких-то людей со всей Европы, о которых я никогда не слышал.

После пятидесятой открытки, подписанной своей рукой — Персен настоял на этом, объяснив, что уже вскоре эти открытки станут редкостью и будет некрасиво, если на них окажется факсимильная подпись сеньора Майнце, а не самолично выведенные каракули, — у меня свело пальцы, я отложил авторучку и принялся перебирать оставшиеся двести.

— Зачем нам эти люди, Пьер? Их так много, от них не протолкнуться будет! Моим бедным андоррцам придется забираться на горы, чтобы посмотреть на карету собственного короля! — сказал я, рассматривая очередную открытку с какой-то итальянской фамилией. — Я еще понимаю короли, князья… Но у нас даже на Гримальди[26] приглашение еще не написано, а вот эти уже готовы! Почему?

Я и в самом деле не понимал, чем вызвана необходимость приглашать абсолютно неизвестных мне людей, но у Пьера при упоминании фамилий Маврокордато, Ралли, Сутцу, Каэтани или Одалески закатывались глаза и начиналось обильное слюноотделение. А когда я поинтересовался столь необычной реакцией, волнующийся Пьер прочел мне небольшую лекцию на жуткой смеси французского, испанского и английского, — он всегда смешивал языки, когда нешуточно волновался — которую начал с вопроса:

— Зак, вы же знаете, как влиятельны в Англии старинные баронские роды?

— Примерно, — я пожал плечами и покрутил в воздухе правой кистью. — Догадываюсь. Я даже знаком кое с кем из них.

— Поверьте мне, Зак, они лишь бледные тени того могущества, которым обладали и обладают представители фанариотских фамилий — Маврокордато, Кантакузины или Ралли или потомки «черной знати» — Одалески, Киджи и остальные[27]. У нас на слуху фамилии Ротшильдов, Рокфеллеров, Оппенгеймеров, Дюпонов, Морганов. Теперь вот еще Майнце, — Персен подмигнул мне и продолжил: — И это правильно, в каждом времени должны быть свои герои, но все дело в том, что когда Майер Ротшильд еще только задумывался о спекуляциях мясом своих соотечественников, а Генри Морган потрошил корабли несчастных испанцев, названные мною семьи уже многие сотни лет были баснословно богаты! Последние семьсот-пятьсот лет они своими капиталами принимают участие во всех коммерчески-значимых предприятиях…

— Безымянные портфельные инвесторы? — усмехнулся я.

— Не вы первым, Зак, догадались размыть капитал между сотней компаний для придания ему большей устойчивости и непрозрачности, — кивнул Персен. — Мне рассказывать дальше?

— Конечно! Вы же знаете, Пьер, как интересны мне истории об истоках богатства! Я даже собираюсь написать об этом книгу.

— Сто величайших капиталистов? — хмыкнул Персен, подписывая очередную открытку. — И издать у «Саймона и Шустера»[28] многомиллионным тиражом?

— Нет, что вы! — возмутился я. — Девяносто девять из них должны будут быть известными всем — чтобы публика раскупала. Нет, меня интересуют истинные владельцы богатства. И тираж будет экземпляров пятьсот — по одному каждому из фигурантов и мне десяток — на память. Такое знание убьет наивность провинциальной публики, а это чревато убытками. Рассказывайте, не томите!