Оссия, ну конечно! Я что-то такое ожидал — недаром она так по-доброму улыбалась, когда я спрашивал ее о том, как идет подготовка. Кажется, когда-то давно, она упоминала о своих детских мечтах стать принцессой и еще несла какую-то ерунду о белом коне.
Нарисовавшаяся дилемма — согласиться ли на день позора в виде ряженного чучела и доставить радость Осси, или же плюнуть на намеченную ею церемонию и сделать все по-своему — успокоила меня. Когда нужно что-то быстро и правильно решить, я всегда успокаиваюсь. Наверное, если б я играл в шахматы, я бы был самым спокойным шахматистом и не бегал бы как господа Карпов с Каспаровым вокруг стола с доской и часами.
Вполне в европейской традиции напоказ выставлять свою национальную принадлежность: здесь немецкий турист вполне мог бродить по Елисейским полям в тирольских штанишках и шляпе с пером, итальянка нарядиться по случаю какой-нибудь Коломбиной, а галисиец подпоясываться шарфом. Это, может быть, и забавно, но мне отчего-то не нравилось. И я не чувствовал на себе обязанности следовать этим странным установкам.
— Нет, Пьер, простите мне мою вспышку, — сказал я, — но вы должны были согласовать это и со мной. Это по-настоящему важно. Послезавтра мы будем перед всей Европой, и если они увидят нас вот такими, мы так и останемся в их глазах сворой самозванцев-паяцев. Нет, все должно быть строго, монументально, как… чтобы видели в нас серьезных людей, понимаете? Гвидо?
— Да, сир!
— Гвидо, займитесь этим, у месье Персена и без того слишком много забот. Простите меня, Пьер, что позволил свалить на вас еще и это. И, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если это поручение, не слишком вам свойственное, я передам нашему секретарю?
— Нет, сир, я не обижусь, — ответил Пьер, но взгляд его сказал другое.
Глава 8
Сколько раз уже замечал, что когда долго и тщательно к чему-то готовишься, выкладываясь из последних сил, желая создать нечто, невиданное никем прежде, само событие потом совсем не замечается. Оно становится не кратким мигом триумфа, радости, эйфории, а проходит мимо, едва оставив в памяти след — что-то вроде галочки в журнале «вот это — сделано». Запоминается подготовка, бессонные ночи, переживания, метания между разными вариантами, а потом, когда все это кончается и остается лишь одна-единственная возможность реализовать задуманное — тысячу раз отрепетированная, выверенная, и все равно таящая в себе тысячи случайностей, то будто переключается какое-то реле: вот ты участник и главное действующее лицо, всемогущий демиург, творящий и продумывающий все-все-все, щелк! и вот ты уже просто уставший зритель, знающий, чем все должно закончиться, но не имеющий никакого желания смотреть спектакль до последних аплодисментов. Наваливается безразличие, становятся заметны все шероховатости, не выявленные в ходе подготовки, все выглядит по-дилетантски убого и начинает казаться, что можно было бы сделать в сто раз лучше…
И от этого тоска нарастает, появляется недовольство и желание не видеть творящегося перед глазами безобразия. Но пуще того, появляется твердая убежденность, что никогда нельзя подобное повторять. Становится стыдно за сделанное, ведь все могло и должно было быть идеально — как на московских военных парадах, однако все происходит совсем не так, как представлялось.
В общем, новый национальный андоррский праздник больше всего не понравился тому, кому он был посвящен — королю.
Мимо меня мелькали какие-то лица, я кому-то махал рукой, громко орали зеваки, усыпавшие балконы домов, их крыши и даже склоны окрестных гор, создавших природное подобие амфитеатра вокруг Андорра-ла — Велья. Не представляю, что они рассчитывали увидеть с заросших лесом склонов, ведь от горы до улиц Carrer Prat de la Creu и Avenguida Esteve Albert, где проезжал королевский кортеж, расстояние изрядное, но, видимо, что-то все же видели — до нас иногда доносились их приветственные крики. Какой-то вертолет газетчиков опустился слишком низко, посрывал с людей шляпы, растрепал прически дамам и скрылся в ущелье, ведущем к Массане.
Потом была раздача подарков. По нововведенной традиции не королю дарили подношения, а сам монарх одаривал своих приближенных и награждал особенно отличившихся подданных. Затем был бал, где блистала уже Оссия, а я в основном улыбался визитерам со всей Европы. Отвечал на дежурные вопросы о самочувствии и планах, смеялся смешным и несмешным историям из прошлого европейских королевских домов, выслушивал похвалы наших парламентариев и наставления заслуженных стариков (оказавшихся непререкаемыми авторитетами для каждого Педро и Хуана на сотню верст окрест). Я разговаривал с людьми, чьи предки были Римскими Папами, европейскими князьями и королями, кардиналами, банкирами, инквизиторами (некоторые особо талантливые умудрялись все это совмещать в одной жизни).