У всех разные игрушки

Нужно отдать должное Баталину — он не стал разгонять митинги оппозиции войсками, порождая институт мучеников «за демократию и народ». Новый президент запустил на телевидение сразу несколько политических ток-шоу, где последовательно и просто объяснял свои шаги, объявлял — едва ли не ежедневно, — о предстоящих переменах: приватизации, возвращении границ, закрепленных для европейских стран решениями многочисленных послевоенных конференций победителей, о новом порядке проведения следующих выборов — на этот раз всеобщих и еще много-много о чем. И с каждым новым днем поток протестующих становился все жиже и тоньше.

— В общем, идем в правильном направлении, но наверху какая-то идеологическая безыдейщина, — заключил Павлов.

— И вот это хуже всего, — подключился Изотов. — Такая большая страна без какой-нибудь идеологии жить не может. У Рима была цивилизаторская идея, у Британии — бремя белого человека, у Японии и России — служение императору и стране, немножко по-разному, но и во многом похоже, у Америки — американская мечта, у нацистской Германии — расовое превосходство и восстановление исторической несправедливости, у Союза — самое справедливое общество. Какую империю не возьми — у всех была объединяющая общество идея. А у нас сейчас кроме необъявленной войны с врагами народа, ничего нет. И взять, как выясняется, негде. Но вот победим мы всех этих засланных казачков вроде Яковлева, Шеварднадзе и прочих Новодворских-Алексеевых, одолеем доморощенных коррупционеров, пересажаем воров и казнокрадов и что дальше? Куда двигаться?

— А в чем трудность? — опрометчиво удивился я. — Разве это важно — иметь идею? Почему нельзя просто жить?

— Просто жить можно Финляндии и Уругваю — они не на что не претендуют, — осадил меня Павлов. — Но если ты выглядишь как Империя, имеешь имперские амбиции и не желаешь скатиться к уровню третьеразрядной страны — идея должна быть. Причем не чья-то перенятая чужая, а своя собственная. Когда общество принимает чужую идею, оно вскоре становится похожим на общество-донора и постепенно становится ведомым, зависимым.

— Мы думали, что с теми деньгами, что мы заработали, — неуверенно сказал я, — можно решить…

— Нельзя все решить деньгами, — оборвал меня Павлов. — Все это в истории уже было. Была Испанская Империя, обеспечивавшая деньгами всю Европу — что с ней произошло, напоминать не надо? Деньги в кармане дурака — всего лишь цветные фантики и тяжелые кругляши. Мы должны четко понимать, на что нам нужно тратить имеющееся, чтобы не разобщить народ, а сплотить его.

Мне почему-то казалось, что партийный казначей, пусть даже в отставке, должен думать только о деньгах, только о депозитах, облигациях… но Павлов сумел меня удивить в очередной раз, преподнеся проблему, которую мы с Серым даже никогда не предполагали.

— Я давно говорил своим соратникам по… партии, что мы слишком замкнулись в своем мирке и не видим реальных процессов, происходящих в мире, — продолжал Павлов. — Мы научились жить в своем маленьком аквариуме и совсем забыли, что вокруг нас большой, полный опасностей мир, и противостоять ему нам нечем — он сумел преодолеть влияние марксизма, осмеял его и выбросил на свалку истории, а мы все еще пользуемся продуктом столетней давности.

— Старое — не значит плохое, — буркнул Изотов. — Проверенное временем, можно сказать.

— Проверенное, — согласился Павлов. — Не бухти, Валентин. Я говорю не о том, что оно неверно, а о том, что в изменившемся мире появляются новые методы, знания, теории, но мы упрямо держимся за догмы вековой давности, черт их возьми! — для убедительности Георгий Сергеевич стукнул ладонью по столу.

— Тойнби писал, что Россия постоянно, всю свою историю, находится под внешним давлением, но всегда умеет обратить его в свою пользу, — вспомнилось мне. — Россия — единственная страна, победившая в вечном противостоянии кочевников и земледельцев, сумевшая не только победить дикарей, но даже отвоевавшая у них территории, преобразовавшая вечную угрозу миру — бескрайние пастбища скотоводов в пашни. Он даже напророчил, что в следующем веке определяющей силой в мире станут вновь обретенная русская идеология, вставший с колен Китай и исламские пассионарии.

— Пассионарии?

— Ну, пассионарии в интерпретации Гумилева, насколько я понял, — пояснил Изотов.

Мы все задумались о месте пассионариев в истории. Слышно было, как хлюпает горячим чаем Валентин Аркадьевич.

— Знаете, на Востоке в мусульманских странах кое-где бытует такой обычай: когда сын хозяина дома решает жениться, для новой семьи делают надстройку на имеющемся доме. Без всяких правил и геодезических изысканий они порой возводят пятиэтажки. Чем не метод? — вставил отец. — Надстраивай и надстраивай поверху, зачем старое-то ломать?

— Так можно построить пять этажей, но не тридцать пять, — возразил Павлов. — А нам нужен крепкий многоэтажный дом на зависть всему миру! И значит, нужна теория этого строительства, план, если хотите. Так-то!

Все замолчали, стало слышно, как бубнит телевизор где-то возле консьержа.