У всякой драмы свой финал

Ева продолжала поглаживать пальцами свои красивые бедра, ощущая приятное тепло, разливающееся между ними. Приблизилась к кровати, ловя жадный взгляд Евгении на изящных формах своего прекрасного тела, проворковала, что ей будет жарко под одеялом, и юркнула под бок Думилёвой. Легла на спину на то самое место, куда показывала Евгения.

Та привстала на локте, полностью откинула от себя одеяло, открывая все тело, и провела рукой по животу Евы. Нарлинская слегка потянулась, расслабляясь и чувствуя ласкающее прикосновение:

– Тебе нравится мое тело? – томно спросила, смотря в потолок невидящими глазами.

– Оно безупречно, – сухо и коротко отозвалась Думилёва, и это походило на скупую мужскую оценку.

– А мне нравится твое! – все так же томно протянула девушка. – В нем есть сила, которой нет у меня, я так люблю эту силу! – Ева дотронулась до груди Евгении. – Мне с тобой очень хорошо.

– Твоя сила в красоте, – отозвалась Думилёва и неторопливо заскользила рукой к бедрам Евы.

– А мой ум? – спросила девушка. – Ты никогда не говоришь о моем уме. Ты считаешь его недостаточным? Скажи, он тебе нравится? – Нарлинская повернула к Евгении лицо с вопросительным выражением на нем.

Думилёва усмехнулась и грубовато заметила:

– Ума у тебя достаточно, чтобы не быть дурой.

Ева сомкнула веки, ей была понятна такая оценка Евгении, но она не хотела соглашаться с ее унизительным мнением, однако противиться Думилёвой не решалась, и, более того, просто боялась возражать. Торопливо тут же сменила тему разговора, подставляя Евгении свои губы для поцелуя.

– А вот губки эти целовать приятно. И ум тут не при чем! – сказала Думилёва, сначала коснувшись их пальцами, а потом наклонилась над девушкой и крепко продолжительно поцеловала.

Ева цепко обхватила Евгению руками.

Потом, когда прекратились любовные игры, они обе тихо лежали. Нарлинская снова смотрела в потолок:

– Я не верю тому, что говорят наши друзья.

– И что они говорят? – не открывая глаз и не отрывая головы от подушки, почти не раскрывая рта, едва шевельнула губами Думилёва, при этом оставаясь совершенно неподвижной: руки, не двигаясь, лежали вдоль тела, ноги так же вытянуты на матраце. Только грудь при вдохе поднималась, а при выдохе опускалась.

Ева взволнованно произнесла то, что ее особенно беспокоило после разговора с Дорчаковым:

– Они обратили внимание, что в ресторане ты какой-то особенный интерес проявляла к Ольге Корозовой, уделяла ей слишком много внимания.

Думилёва, оставаясь лежать все в том же положении, минуту помолчала, прежде чем ответить:

– Они дураки! – сказала категорично и жестко.

– Я тоже не поверила! – поспешно подхватила Ева и повернула оживившееся и обрадованное лицо к Евгении.

Но Думилёва открыла глаза, посмотрела перед собой, и неожиданно для Евы холодно произнесла:

– И ты дура!

Ева приподняла голову, глянула обиженно, растерялась, часто заморгала оторопелыми глазами:

– Почему я – дура? – сконфуженно завозилась, не находя никаких других слов для ответа.

– Потому что не поверила! А ведь Ольга очень красивая, ею вполне можно залюбоваться! – сказала Евгения и медленно стала прерывать свою неподвижность, постепенно ощущать части тела. Когда все оно ожило, глянула на Еву рассеянным взглядом, словно не замечая ее рядом с собой.

– И ты любовалась? – испуганно пролепетала Нарлинская, она вся сразу насторожилась и поникла, руки лихорадочно забегали по кровати, в этот миг она напрочь забыла о собственной красоте.

– А как же? – громче и более оживленно утвердительным тоном произнесла Думилёва.

У Евы от этих слов вмиг перехватило дыхание, будто ощутила петлю на собственной шее. Глотками взяла в себя воздух, как густую медовую массу, и затем едва слышно выдохнула:

– Больше, чем мной?

– Ты дура и вопрос твой дурацкий! – мгновенно отбросила Евгения ее вопрос, как несусветную глупость, от которой могло стошнить.

– Ты хочешь бросить меня? – потерянно прошептала Нарлинская, всем телом поворачиваясь к Думилёвой, сжалась в комочек, почувствовав в эти мгновения себя полной сиротой.

Евгения отвернула лицо от Евы, боже, какой иногда бывает наивной человеческая глупость, и поморщилась от этого. Ева явно проявляла отсутствие достаточного ума, и это не нравилось Думилёвой.

Нарлинская подтянула к себе ноги, совсем не чувствуя их, щеки и уши у нее покраснели:

– Ты пугаешь меня! – умоляюще глянула на Евгению. – Не бросай меня! – немного подумала и закончила. – Я умру без тебя.

– Конечно. Я это знаю, – спокойно согласилась Думилёва, как будто это было естественно, как все, что окружало их, и не было ничего особенного, в конце концов, все на свете когда-то заканчивается.

Ева перепугалась еще больше, показалось, что Евгения не поняла, о чем она только что сказала:

– Я по-настоящему умру, – уточнила девушка.

Думилёва насмешливо покрутила головой:

– По-настоящему ты не умрешь! – проговорила. – На панель пойдешь, там тоже платят неплохие бабки. Ты же любишь хорошие бабки. За твое тело можно валюту пощипывать.

– Что ты говоришь? Это безумие! Этого не может быть! Я не верю тебе! – Ева рывком села и в ужасе расширила глаза.