У женщин грехов не бывает!

…В общем, аспирантура была в нашем доме ругательным словом. Карьера – похабщиной. Развод – проклятием. А бабка – чужой сумасшедшей женщиной. Но вдруг я начала с ней дружить. Сама пришла к ней в коммуналку. Сначала с отцом, а потом стала забегать одна. Сучья порода сама потянула меня к себе.

«Ты все с хвостом? – надменно улыбалась она мне. – А почему не в платье?» Я каждый раз выкручивалась, чтобы не говорить ей «бабушка», изобретала обороты.

От злости Ирина Александровна оттяпывала у советской власти по одной комнате в той коммуналке, в особнячке. Бабка выбивала ордера на комнатухи и восстанавливала свои городские владения.

Она мне хвалилась! Любила похвастаться своими победами над чиновниками. Взятки давать не спешила. Если был шанс вырвать подпись бесплатно, бабка зажигала волчьи глаза и шипела чиновнику: «Я тебя по стенке размажу». А потом хохотала со мной, я ее научила делать рукой «йес!».

В этой квартире есть одна комната. Окошком на проспект. Там жила моя тетка. Каждый раз в мои визиты она выезжала в инвалидном кресле. Ее руки автоматически перебирали вязальные спицы, и она вечно напевала романс, один и тот же: «Я ехала домой, душа была полна…». Только она его не грустно, она его весело, по-хохлячьи пела – «Я йихала домой». Тетка любила поржать. У нее были большие серые глаза и мягкие губы. Она была классической славянкой, высокая и стройная. Была бы, если бы не ноги.

Иногда, по праздникам, ее вывозили в парк. Там играл духовой оркестр, папин оркестр. Музыканты садились на сцену у фонтана. Бабка чинно везла коляску. И всегда у нее был костюм и причесон, и губы. Тетка слушала военные марши, на ней тоже было красивое платье, только ноги прикрыты пледом. А я старалась проскочить их обеих незаметно, скрывалась за каруселью в кленовой аллее, чтобы мои друзья не застукали меня рядом с инвалидной коляской. Лет до пятнадцати я стеснялась. Да!.. Позор мне, позор, стеснялась тетку. Это теперь я другая, после Леры. Он объяснил: на свете не так много вещей, которых действительно стоит стесняться.

Перед смертью бабка подарила мне свою квартиру. Так подозрительно прищурилась и сказала: «Тебе, на всякий случай». Я обиделась. «Какой всякий случай? – я ей сказала. – Кто ж так дарит квартиры? Где ваши манеры, Ирина Александровна?». Она надменно улыбнулась издалека и повторила: «На всякий случай».

Я и подумать не могла, что у меня тоже начнется. Не успела она умереть – и меня кто-то как будто подначивал: убеги из дома, убеги из дома. На ровном месте.

О, как я тогда поняла свою бабку. Я вспомнила каждое мерзкое слово, которое про нее говорила. «Холодная! Сумасшедшая! Выдрипистая! Эгоистка! Звезда! Не смогла забыть свой сраный диссер. Не смогла заштриховать себя под кустик».

Когда я села в самолет, в Эль-Алевский самолет, тогда до меня дошло, что такое «не суди». Брякнешь что-нибудь про чужую шкуру – и жизнь обязательно заставит ее примерить. Но больше я ни-ни. Ни про кого. Ни в коем случае. Что бы человек ни натворил. Сейчас еще один глоточек – и моя толерантность достигнет апогея.

Нет, я не сразу к Лерочке заявилась. Сначала в Иерусалим, я давно туда собиралась. Посмотрела карту города, ткнула пальцем в Яффские ворота, выбрала ближайшую гостиницу и прикатила. С маленьким чемоданчиком. Всех почему-то удивлял мой маленький чемодан. А зачем мне большой? Я ж ненадолго.

Таксист остановился в узком переулке и спросил меня:

– Точно этот отель?

– Да вроде этот… – говорю.

В общем, ничего страшного. И фото на букин. ру смотрелось так же, как другие: каменный подъезд, золотые буквы, цветочки… Просто в это фото не влезли две разбитые витрины, мешки с цементом, груда кирпичей, черные мальчишки под фонарем и все их мотики. А что такого? Ремонт.

Но потом оказалось, дальше, вверх по Яффо, в переулках, встречаются еще более говнистые отели. Так что мой был самым лучшим из говнистых. Я не расстроилась. Подумала только: слава Богу, муж не видит. Он упал бы в обморок от всех этих мелочей: от маленьких номеров, от тяжелых телеков на кронштейне, от пыльных ковролинов, от деревянных ставен, которые не закрываются. Холодно ночью, а они не закрываются. Я позвонила на ресепшен, девушка веселая пришла, саданула по-русски ставенку – и окно затворилось.

Темнеет рано, рано темнеет в Иерусалиме. Семь вечера – уже ночь. Но я покаптила прогульнуться. Вышла на Бен Ягуду. А что? Сказали в путеводителе: «Эта улица очень напоминает Старый Арбат», – я захотела проверить.

Перешла туда с Яффо по развороченной брусчатке. На Яффо ремонтировали рельсы, люди по тропинке перескакивали дорогу один за другим. И я пошла за ними, гляжу по сторонам – ну да, Арбат, один в один, едрит твое налево.