Уайнсбург, Огайо. Рассказы

В то воскресенье Кёртис Хартман забыл свою утреннюю проповедь. Он беседовал с прихожанами и в беседе сказал, что люди ошибаются, полагая, будто их пастырь выделен природой как человек, предназначенный для безупречной жизни.

– По собственному опыту знаю, что нас, служителей Слова Божия, подстерегают те же искушения, какие осаждают вас, – объявил он. – Я был искушаем – и поддался искушению. И только Господь поднял меня, простерши руку мне под голову. Так же и вас он подымет, как меня поднял. Не отчаивайтесь. В час греха подымите глаза ваши к небу и спасены будете опять и опять.

Мысли о раздетой женщине священник решительно отбросил, а с женой стал вести себя на манер влюбленного. Однажды вечером, когда они катались, он свернул с Каштановой улицы и на темном Евангельском холме, над Водозаборным прудом, обнял Сару Хартман за талию. Утром, съев завтрак, он, перед тем как удалиться в кабинет в задней части дома, обошел вокруг стола и поцеловал жену в щеку. Когда в голове у него возникали мысли о Кейт Свифт, он улыбался и поднимал глаза к небу. «Господи Владыка, заступись за меня, – бормотал он, – удержи на пути усердия в труде Твоем».

И в душе бородатого священника борьба разгорелась теперь не на шутку. Случайно он обнаружил, что Кейт Свифт имеет обыкновение по вечерам лежать на кровати с книжкой. Подле кровати на столике стояла лампа, и свет лился на белые плечи и обнаженную шею женщины. В вечер, когда было сделано это открытие, священник просидел в кабинете с девяти до начала двенадцатого; как только погас у нее свет, он, спотыкаясь, вышел из церкви и еще два часа бродил по улицам, творя молитвы. Он не хотел целовать плечи и шею Кейт Свифт и не позволял себе задерживаться на таких мыслях. Он сам не знал, чего он хочет. «Я чадо Божье, и Он должен спасти меня от меня самого!» – восклицал священник в темноте под деревьями. Остановившись возле дерева, он поглядел на небо, по которому мчались тучи. Он заговорил с Богом искренне и задушевно. «Прошу тебя, Отче, не забывай меня. Дай мне сил пойти завтра и заделать дыру в окне. Обрати мои глаза опять к небу. Не оставь раба Твоего в час нужды».

Взад и вперед ходил по тихим улицам священник; дни и недели не утихала в его душе смута. Не понимал он, что это за напасть, не мог постигнуть ее причину. Косвенно он даже стал упрекать Бога, говоря себе, что старался не сбиться с истинного пути, не искал греха. «Всю мою молодость и все годы здесь я смиренно делал мою работу, – роптал он. – За что же мне искушение? Чем провинился, что на меня наложено это бремя?»

Трижды в начале осени и зимой этого года украдкой приходил из дома в комнату на колокольне Кёртис Хартман: сидел в темноте, смотрел на раздетую учительницу, а потом бродил по улицам и молился. Он не мог себя понять. Неделями он почти не вспоминал об учительнице и говорил себе, что победил плотское желание глядеть на ее тело. А потом что-то случалось. Он сидел в кабинете у себя дома, прилежно работал над проповедью и вдруг начинал беспокойно расхаживать по комнате. «Выйду-ка на улицу, – говорил он и, даже открывая церковную дверь, упорно не признавался себе, зачем он здесь. – Я не заделаю дыру в окне и приучу себя приходить сюда вечером, сидеть поблизости от этой женщины и не поднимать на нее глаз. Я не сдамся. Господь замыслил это искушение, чтобы испытать мою душу, и я нащупаю путь из тьмы на свет праведности».

Январским вечером, в лютый мороз, когда на улицах Уайнсбурга лежал глубокий снег, священник сделал последний визит в комнату на колокольне. Вышел он из дому в десятом часу и так торопился, что позабыл галоши. На Главной улице не было ни души, кроме ночного сторожа Хопа Хигинса, да и во всем городе не спали только сторож и молодой Джордж Уилард, который сидел в редакции «Уайнсбургского орла» и пытался сочинить рассказ. Шел по улице в церковь священник, пробирался по сугробам и думал, что на этот раз он всецело предастся греху. «Я хочу смотреть на женщину и думать о том, как целую ей плечи, и я позволю себе думать, о чем хочу, – ожесточенно провозгласил он, и у него потекли слезы. Он стал думать, что сложит с себя сан и поищет другой дороги в жизни. – Уеду в большой город и займусь коммерцией, – сказал он. – Коли природа моя такова, что не могу греху противиться, так отдамся же греху. Хоть пустосвятом не буду, а то на устах у меня Слово Божие, а на уме плечи и шея женщины, которая мне не принадлежит».