Уарда

– Но все же я рад этому, ибо я люблю тебя и чту тебя как человека высокоодаренного и призванного вершить великие дела. Сорняк можно вырвать с корнем или оставить расти, но ты – благородное растение, а себя я сравниваю с садовником, который забыл подвязать это растение и теперь, увидав, что оно искривилось, благодарен ему за то, что оно само напомнило ему об оплошности. В твоем взоре я читаю вопрос, и по твоему лицу я вижу, что ты считаешь меня слишком строгим судьей. В чем я тебя обвиняю? Ты позволил себе посягнуть на закон предков! Человек непрозорливый и легкомысленный сказал бы, что это не такой уж страшный проступок, а я говорю тебе: ты виновен вдвойне хотя бы уже потому, что закон нарушила дочь фараона, а на нее смотрят все, от мала до велика, и поступки ее должны служить примером народу. Ведь если прикосновение к тем, кого древний закон заклеймил тягчайшим проклятием, не осквернило дочь фараона, то кого же тогда может оно осквернить? Пройдет немного дней, и все станут говорить: парасхиты такие же люди, как и мы, а древний закон, повелевающий их избегать, – глупость! Но и этим дело не кончится. С такой же легкостью каждый сможет сказать себе: кто заблуждался в одном, может заблуждаться и в другом. В деле веры, сын мой, нет мелочей! Стоит отдать врагу одну башню, и скоро вся крепость будет в его руках! В нынешнее беспокойное время наше вероучение подобно повозке на склоне горы, под колесо которой подложен камень, и пусть даже ребенок вынет его, все равно она покатится в пропасть и разобьется вдребезги. Представь себе, что этим ребенком будет дочь фараона, а камнем под колесом – хлеб, который она захочет дать нищему, чтобы накормить его. Позволишь ли ты ей сделать это, если твой отец, твоя мать, все, что тебе дорого и близко, находится в этой повозке? Молчишь? Так вот, завтра дочь фараона, вероятно, вновь посетит хижину парасхита. Ты будешь ждать ее там и скажешь ей, что она преступила закон и должна совершить обряд очищения. На этот раз я освобождаю тебя от более тяжкого наказания. Небо даровало тебе светлый ум. Так воспитай же в себе то, чего тебе не хватает: силу, необходимую, как ты сам знаешь, чтобы подавить в себе все, даже соблазны, рождающиеся в твоем сердце, и даже обманчивые порывы твоего рассудка. И еще вот что. Пошли врачей в хижину парасхита и вели им ухаживать за девочкой так, будто она сама царица. Кто знает, где живет этот человек?

– Дочь фараона оставила в храме Паакера, лазутчика своего отца, чтобы он проводил врачей в дом Пинема, – ответил Пентаур.

– Паакер, не знающий сна из-за дочери какого-то парасхита! – с усмешкой произнес суровый верховный жрец.

Пентаур, который все время стоял, потупив взор, поднял при этих словах глаза и со вздохом сказал:

– А Пентаур, сын садовника, должен заставить дочь фараона совершить обряд очищения! – В словах его звучали и робость и плохо скрытое лукавство.

– Пентаур – служитель божества и Пентаур – жрец будет иметь дело не с дочерью фараона, а с нарушительницей обычая нашей веры, – строго сказал Амени. – Вели передать Паакеру, что я хочу его видеть.

Юноша низко поклонился и вышел из комнаты. Оставшись один, верховный жрец пробормотал:

– Он еще не таков, каким ему надлежит быть, и слова мои не произвели на него впечатления.

На несколько минут воцарилась тишина. Амени, погрузившись в глубокие размышления, молча шагал по комнате. «И все же этот юноша предназначен для великих дел. Чего же ему еще не хватает? – бормотал он про себя. – Он хорошо учится, умеет думать и чувствовать, располагает к себе сердца всех, даже мое. Он сумел сохранить чистоту и скромность…» При этом верховный жрец остановился и, ударив рукой по спинке стоявшего перед ним стула, громко воскликнул:

– Так вот чего ему еще не хватает! Он не изведал еще жара честолюбия. Так зажжем же в нем этот жар на благо нам и ему!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Выйдя от верховного жреца, Пентаур поспешил исполнить его распоряжение.

Он велел служителю провести к Амени Паакера, ожидавшего во дворе храма, а сам пошел к врачам, чтобы попросить их хорошенько позаботиться о пострадавшей девочке.

В Доме Сети училось немало медиков [21], однако лишь немногие оставались здесь после сдачи экзамена на звание «писца». Самых способных отправляли в Гелиополь, где с древнейших времен находился знаменитый медицинский центр страны. Усовершенствовав там свое искусство, они возвращались в Фивы, чтобы посвятить себя хирургии, лечению глазных болезней или другим отраслям медицины. Здесь они либо становились придворными врачами самого фараона, либо занимались преподаванием, а в особо сложных случаях их приглашали на консилиум.

Разумеется, большинство врачей жило в самих Фивах, на правом берегу Нила, в собственных домах, вместе с семьями, однако каждый принадлежал к какой-нибудь жреческой общине. Поэтому, если кто-нибудь нуждался в помощи, за врачом посылали не к нему на дом, а в храм. Здесь, расспросив, чем страдает больной, главный врач храма подыскивал медика, специальные познания которого наиболее подходили для лечения данного случая.