Уарда

– Не от него, а через него, направляемого нами, – тихо, но твердо возразил Амени. – Он сам виноват в том, что я отвернулся от него. Он пренебрег первым же нашим требованием – пощадить поэта Пентаура. Он даже не побоялся нарушить клятву, только бы обмануть нас и уничтожить одно из чудеснейших творений богов – каким был этот поэт – из чувства мелочной злобы к нему. Против коварного и хитрого бессилия сражаться труднее, чем против открытой силы. Стоит ли нам награждать короной человека, вероломно похитившего у нас Пентаура? Одинокому человеку трудно бывает свернуть с одного пути, чтобы избрать другой, лучший, трудно отказаться от наполовину осуществленного плана во имя другого, более достойного, – его будут считать легкомысленным. Но мы ни на кого не оглядываемся и, действуя во имя целого, не придерживаемся тех рамок, в которых держат отдельного человека закон и обычаи. Мы отступаем, почти достигнув цели, мы даем пасть тому, кого поднимали, и поднимаем на недосягаемую высоту того, кого сами же повергли во прах. Одним словом, мы вот уже несколько тысячелетий придерживаемся правила: всякий путь хорош, если он ведет к великой цели – обеспечить жрецам господство в стране. Чудом спасшийся Рамсес дал обет возводить храмы, он станет теперь удовлетворять свою жажду деятельности уже не как воин, а как мирный строитель. Мы будем ему нужны, а тем, кто в нас нуждается, мы можем управлять. Поэтому-то я сейчас с искренней радостью преклоняюсь перед сыном Сети.

Тем временем на мачтах около моста взвились флаги, на другом берегу показалась туча пыли, и послышалось ликующее пение труб.

Вот уже стали видны кони, возившие колесницу фараона во время битвы. Правил ими сам Рамсес, и глаза его засияли, когда египтяне, собравшиеся по ту сторону моста, встретили его восторгом и радостью. Десятки тысяч людей со слезами на глазах двинулись к нему, и целый дождь цветов, едва распустившихся бутонов, зеленых листьев и пальмовых ветвей – дары бесчисленных садов Египта – посыпался к его ногам.

Во главе встречающих шел Ани.

Смиренно упав в пыль перед конями фараона, он облобызал землю и протянул повелителю на шелковой подушке вверенный ему скипетр.

Фараон благосклонно подозвал его к себе, а когда Ани схватил край его одежд, чтобы коснуться их губами, Рамсес нагнулся, поцеловал своего везира в лоб, пригласил его взойти на колесницу и править его конями.

Глаза фараона, исполненного благодарности, были влажны от радостных слез.

Да, он не был обманут!

Как всеми любимый благодетель, а не как карающий властелин, мог он войти в страну, величие и процветание которой составляли смысл его жизни.

Глубоко тронутый, принял он приветствия жрецов и помолился вместе с ними на глазах у народа.

Затем он разрешил провести себя к великолепному дворцу, выстроенному специально для него, весело поднялся по парадной лестнице и приветствовал с ее высоты толпу верноподданных, окруживших его дворец. Отсюда он увидал две тысячи богато убранных цветами быков и столько же домашних антилоп – их должны были принести в жертву богам по случаю его счастливого возвращения. Мимо него провели ручных львов и леопардов, пронесли диковинные деревья с покачивающимися на ветвях пестрыми птицами, прошли жирафы, и пронеслись колесницы, запряженные страусами. С особым нетерпением ожидал он шествия, приближавшегося ко дворцу со стороны гавани; впереди этого шествия двигались носилки Бент-Анат.

На глазах у всех собравшихся Рамсес обнял дочь. Ему казалось, что он должен и своим подданным дать возможность разделить с ним то счастье и сердечную благодарность, которые наполняли сейчас все его существо. Никогда его любимая дочь не казалась ему такой прекрасной, как сегодня, и, охваченный волнением, он невольно вспомнил о своей покойной супруге, ибо его дочь все больше и больше становилась похожа на нее.

Неферт в числе прочих приближенных своей царственной подруги шла за ней с опахалом в руках, и сейчас, когда отец радовался встрече с дочерью, она стояла тут же на коленях.

Но вот фараон заметил Неферт, ласково велел ей встать и сказал:

– Чего только не приходится мне сегодня пережить! То, что я считал наивысшим счастьем, оказывается, не имеет предела. А сейчас я вижу, что и прекрасное может перерасти себя. Из звезды Мена выросло ослепительное солнце!

При этих словах Рамсес вспомнил о своем возничем. На мгновение лоб его омрачился, и медленно, опустив глаза, он склонил голову.

Бент-Анат было знакомо это движение. Ведь это оно всегда предвещало его веселые, смешные выдумки, которыми он любил удивлять своих близких.

Но на этот раз он дольше обычного стоял не двигаясь. Наконец, он поднял голову и с ласковой улыбкой обратился к дочери:

– Что сказала твоя подруга, узнав, что ее супруг взял к себе в палатку красавицу чужестранку и на несколько месяцев предоставил ей у себя приют? Говори мне всю правду, Бент-Анат!