Уарда

– Ну еще бы, – сказала Бент-Анат. – Не уходи, Неферт, ты ведь мне совсем как сестра! Это было чудесное утро! Нас, детей, празднично одетых, собрали в большом зале дворца. Потом фараон велел позвать нас в эти комнаты, где жила наша мать, умершая несколько месяцев назад. Он брал каждого из нас за руку и говорил, что прощает нам все наши шалости, если мы чистосердечно раскаиваемся, а затем целовал в лоб. После этого он сказал так просто, как будто был простым человеком, а не могущественным фараоном: «Может быть, и я обидел кого-нибудь из вас или поступил с кем-нибудь несправедливо. Я, правда, не чувствую за собой вины, но, если это было, я искренне сожалею об этом!» Тут все мы бросились к нему, каждый хотел его поцеловать, но он с улыбкой отстранил нас и сказал: «Но вы сами знаете, в одном я никого из вас не обделил! Я говорю об отцовской любви. И сейчас я вижу, что вы возвращаете мне то, что я вам дал». После этого он напомнил нам о нашей покойной матери, сказав, что самый нежный отец не может заменить мать. Описав в ярких выражениях самоотверженность покойной, он предложил нам всем вместе помолиться у ее гробницы, принести ей жертву и всегда быть достойными ее не только в большом, но и в мелочах, из которых складывается наша жизнь, подобно тому как год складывается из дней и часов. Мы, старшие, пожали тогда друг другу руки, и, пожалуй, никогда не была я такой хорошей, как в этот день у могилы матери!

Неферт подняла влажные от слез глаза и со вздохом проговорила:

– С таким отцом, мне кажется, легко всегда быть хорошей.

– Но неужели твоя мать в утро этого праздника не пыталась просветлить твою душу? – спросила Бент-Анат.

Вся вспыхнув, Неферт ответила:

– Мы всегда опаздывали из-за наших нарядов, и нам приходилось торопиться, чтобы вовремя попасть в храм.

– Ну, так пусть я сегодня буду твоей матерью! – воскликнула Бент-Анат. – И твоей тоже, Рамери! Помнишь ли ты, как отец просил в этот день прощения у придворных и слуг, как он внушал всем, что нужно изгнать из сердца всякую злобу? «Сегодня, – говорил он, – у человека должна быть не только чистая одежда, но и чистая душа». А это значит, брат мой, – ни единого злого слова против Амени! Возможно, что это закон вынуждает его к такой строгости. Отец, конечно, узнает обо всем и вынесет свой приговор. Сердце мое так переполнено чувствами, что, кажется, вот-вот они перельются через край! Подойди, Неферт, поцелуй меня, и ты тоже, брат! А теперь я пойду в свою молельню, где стоят статуи предков, и буду думать о моей матери и о блаженных душах наших любимых, которым я сегодня не могу даже принести жертву.

– Я пойду с тобой, – сказал Рамери.

– А ты, Неферт, останься здесь и нарежь себе цветов сколько душе угодно, – сказала Бент-Анат. – Бери самые красивые! Сплети большой венок, а когда он будет готов, мы пошлем на тот берег человека и велим ему положить венок вместе с другими дарами в гробницу матери твоего супруга.

Когда через полчаса брат и сестра вернулись к Неферт, она держала в руках два венка – один для покойной матери царевны, а другой – для матери Мена.

– Я сам отвезу эти венки на ту сторону и положу их в гробницы! – воскликнул Рамери.

– Ани сказал, что нам нельзя показываться народу, – остановила его Бент-Анат. – Едва ли кто-нибудь заметит, что тебя нет среди учеников, но…

– Но я пойду туда не как сын Рамсеса, а как помощник садовника, – возразил Рамери. – Слышите, уже раздались звуки труб! Сейчас вынесут бога из храма!

Рамери вышел на балкон. Обе женщины последовали за ним, и все трое стали смотреть в сторону пристани. Их острые молодые глаза хорошо видели то, что там происходило.

– Без отца и без нас шествие будет жалкое, – сказал Рамери. – Это немного утешает меня. Как красиво поет хор! Вон идут опахалоносцы и певцы. А вон там – первый пророк храма Амона, старый Бек-ен-Хонсу. Какой у него сегодня торжественный вид! Однако не очень-то ему там сладко! Сейчас появится статуя божества. Я уже слышу запах священного курения. С этими словами Рамери упал на колени, Бент-Анат и Неферт последовали его примеру. Из ворот храма показался сначала великолепный бык; его светлая гладкая шкура блестела на солнце, а между рогами сверкал золотой диск, украшенный ослепительно белыми страусовыми перьями. Потом, вслед за несколькими опахалоносцами, появился сам бог Амон. Он то показывался, то исчезал за большими полукруглыми опахалами из черных и белых страусовых перьев на длинных палках. Этими опахалами жрецы прикрывали его от палящих лучей солнца.

Таинственным, как и его имя, было шествие этого бога: казалось, он медленно выплывал на своем драгоценном троне из ворот, направляясь к реке. Его трон был установлен на богато украшенном букетами и гирляндами столе с покрывалом из пурпурной златотканой парчи, ниспадавшим на жрецов, которые, двигаясь медленным и мерным шагом, несли этот стол на своих плечах.

Как только статуя бога была установлена на праздничной ладье, Рамери, Бент-Анат и Неферт поднялись с колен.