Убегай!

Саймон двинулся дальше, тропинка теперь пошла вниз, все круче и круче. Издалека слышался шум бегущей воды. Возможно, какой-то ручей. Тропинка повернула направо. Лес поредел, и Саймон вышел на открытое место. Оно представляло собой идеальный квадрат, явно не естественное образование, а дело рук человека. По периметру эта площадка с небольшими надгробными камнями была огорожена невысокой, всего с фут, не больше, деревянной оградой.

Родовое кладбище.

Саймон остановился.

За этой поляной и вправду шумел ручей и стояла выцветшая от времени скамейка из тикового дерева. Мертвым уже все равно, а вот для живых – прекрасное место, где можно отбросить дневные заботы и с грустью поразмышлять о тех, кто оставил этот мир.

Перед новым надгробным камнем, склонив голову, стоял мужчина, в котором Саймон узнал Уайли Корвала, отца Аарона. Саймон ждал. Уайли Корвал наконец поднял голову и посмотрел на него.

– Кто вы? – спросил он.

– Меня зовут Саймон Грин.

Уайли Корвал смотрел на него, ожидая продолжения.

– Я отец Пейдж.

– Это ее рук дело?

Саймон не ответил.

– Это она убила моего сына?

– Нет.

– Откуда вы знаете? Вы уверены в этом?

– Нет.

Этот человек собирается хоронить своего сына. Сейчас не время говорить неправду.

– Я бы мог вам сказать, что моя дочь не убийца, но вам ведь все равно от этого легче не станет.

Уайли Корвал смотрел на него и молчал.

– Но я думаю, это не Пейдж. Это убийство… оно было очень жестоким. Вам известны подробности?

– Да.

– Вряд ли она на такое способна.

– Но наверняка вы не знаете, так?

– Да, не знаю.

– Уходите, – сказал он и отвернулся.

– Пейдж пропала.

– А мне какое дело?

Издалека слышались визги и смех детей, – наверное, они выходили из кукурузного лабиринта. Аарон Корвал здесь вырос, в окружении этих пейзажей, словно сошедших с полотен Нормана Роквелла, и вот чем все закончилось. Но с другой стороны, положа руку на сердце, разве нельзя сказать, что Пейдж тоже росла в атмосфере счастливого детства, пусть и слегка в иной? И это не просто слова. Обычно мы видим лишь аккуратную ограду из штакетника, симпатичный фасад, улыбающихся родителей, здоровых, жизнерадостных детишек и все такое, но большинству из нас неизвестно, что происходит за закрытыми дверями, а там есть и злость, и насилие, и несбывшиеся мечты, и обманутые надежды.

Но в жизни у Пейдж ничего такого не было.

Была ли жизнь у них в семье идеальна?

Конечно нет.

Была ли жизнь у них в семье хотя бы близка к идеалу?

Практически да, полагал Саймон, почти.

И тем не менее их дочь стала жертвой худшего из зол. Саймон задавал себе тысячи вопросов, размышлял над каждым своим поступком – проявлял ли он достаточный интерес к тому, чем она живет, обращал ли внимание на ее друзей, на ее занятия, одобрял ли ее увлечения? Был ли он слишком строг с ней или, наоборот, слишком либерален? Один раз Саймон сильно рассердился на что-то во время обеда и даже швырнул стакан на пол. Правда, такое было только один раз. И много лет назад. Он вспомнил, как Пейдж, которой тогда было всего восемь лет, задрожала от страха.

Надо ли винить себя за это?

Еще мать предупреждала его, что «дети не приходят с инструкцией для пользователя», и он быстро понял, что каждый ребенок запрограммирован, что в поединке между натурой и воспитанием натура всегда одерживает полную и безоговорочную победу. И все-таки он тщательно обдумывал каждый подобный случай, потому что, когда что-то идет не так, когда темные силы овладевают душой твоего ребенка, тебе остается только недоуменно вопрошать, где же, черт побери, ты сделал ошибку.

– Кто это? – раздался за его спиной женский голос.

Саймон обернулся. Он узнал и эту женщину по фотографии на стене в фойе: мать Аарона, Энид. По тропинке вместе с ней брели и другие люди, человек десять-двенадцать, прикинул Саймон, включая мужчину с белым воротничком священника и с Библией в руке.

– Этот милый джентльмен просто заблудился, – сказал Уайли Корвал.

Саймон хотел было возразить и выложить всю правду – открыто принять бой, и к черту все эти деликатности, – но вовремя спохватился: нет уж, наверняка это выйдет ему боком. Он пробормотал извинения и, обходя родственников и друзей, направился обратно к ферме. Среди них не было ни одного, кто по возрасту был бы близок Аарону, и Саймон вспомнил, как Пейдж однажды сказала ему, что Аарон в семье единственный ребенок. Значит, братьев или сестер у него нет, задавать вопросы некому, а из этих людей по возрасту вряд ли кто мог быть Аарону близким другом, если у такого наркомана вообще могут быть близкие друзья.

Ну и что теперь?

Пусть закончат свою панихиду, подумал он. Каким бы чудовищем ни был их сын, его неожиданно, неестественно, жестоко убили, и Уайли с Энид потеряли его навсегда. Эти минуты должны принадлежать им.