Убегающий от любви (сборник)

— Два часа назад… — отозвался кто-то из них.

— Может, чехи? У них тоже МИГи, — с надеждой предположил побледневший атташонок.

— Нет, не чехи!

Я-то сразу все понял. Это могли быть только наши. Чехи выступали большой группой, делая обычный проход плотным строем над аэродромом. И двумя тут дело не обошлось бы.

— Их больше нет, — прошептала Катерина, по-детски закрыла лицо руками и заплакала. Этот плач мне сразу не понравился.

— Подождите, сейчас будут подробности! — заволновался атташонок. — Они обещали новые подробности через минуту.

— Боже, какая я дура! — сквозь рыдания твердила моя возлюбленная секретарша. — Какая дура…

— Вот! — Подполковник показал на экран телевизора.

Там появилась новая картинка. Медленными рывками один МИГ догоняет другой и… таранит его. Такого еще не было! Талалихин хренов! Неторопливо разрастается взрыв — и горящие обломки расползаются по всему экрану.

— Jesus Christ! — вскрикнул бармен, схватившись за бакенбарды.

И вдруг посреди этого замедленного огненного кошмара неторопливо расцвели два спасительных парашютных купола. Невероятно! Но диктор, с восторгом, — каким обычно сопровождается внезапно забитый гол, уже сообщал, что, по уточненным данным, оба летчика катапультировались и живы. Им даже не понадобилась госпитализация. Крепкие русские парни!

И тут я заметил, что Катерина больше не плачет, а смотрит на экран с каким-то непонятным стервозным восторгом. Мне стало окончательно ясно: без нее дело не обошлось.

Атташонок, наскоро попрощавшись, ринулся в посольство за инструкциями. Как я понял позже, для него в эту минуту было важно добиться, чтобы из Москвы не присылали комиссию, а все разбирательство доверили ему. Иначе — прощай скучный Лондон и белый китель! Катерину я отправил вместе с ним — для сбора информации. И то, как он, поколебавшись, согласился взять ее с собой, окончательно убедило меня: они тут в мое отсутствие времени зря не теряли. Но нет худа без добра — зато у меня теперь свой человек во вражеском логове. Я знал одного замминистра, который специально подкладывал свою юную секретаршу вышестоящим товарищам, и та вместе с начальственной спермой собирала секретную околоправительственную информацию. Теперь он уже вице-премьер, и кому нынче подкладывает свою секретутку — можно только догадываться! И все-таки Катька — стерва…

Но на ревность времени не оставалось — я сломя голову помчался в отель, где разместилась наша делегация. Все участники событий, кроме руководителя полетов, были в сборе и расположились вокруг журнального столика так, будто ничего особенного не случилось. Судя по остаточному объему жидкости в квадратной бутыли, они уже прилично хватанули казенного спирта — медицинская помощь им все-таки понадобилась. Один из катапультантов, Федор Иванович Базлаков, миниатюрный мужичок с седеющим ежиком, потренькивал на гитаре. Второй, Витя Вильегорский, молодой еще парень с румяным лицом отличника боевой и политической подготовки, полулежал на диване. Оба они были почему-то в тренировочных костюмах нашей олимпийской сборной. Рядом устроились несколько хмурых механиков. Когда я вошел в штабной номер люкс, вся компания грустно и нестройно запела под гитару:

Не скоро поля-я-я-ны
Травой зарасту-у-у-т…
А город подумал,
А город подумал,
А город подумал —
Ученья иду-у-у-т!

— Ну, ребята, — выдохнул я, не зная, с чего начать.

— Что — ребята? Это, Шарманов, все твоя сучка-секретарша! — рявкнул Базлаков. — Таких к авиации близко подпускать нельзя!

Как впоследствии выяснилось, он и был главным виновником столкновения: передал ведомому, что газует, а сам вдруг сбросил обороты.

— Ладно тебе, все бывает, — рассудительно отозвался Вильегорский. — Живы — и слава богу!

— Что значит «все бывает»? Говорю тебе — ведьма! Если б она меня не сглазила, разве бы я подставил задницу? Скажи, Семеныч!

— А то… — предусмотрительно уклонился от участия в споре асов пожилой «механ».

— Обломками никого не стукнуло? — робко спросил я.

— Не слышно пока…

Базлаков, набычившись, разлил спирт по стаканам. Они с Витьком чокнулись и переглянулись, как племенные кобели-медалисты, подравшиеся из-за случайной болонки прямо на смотровой площадке. А я вдруг подумал о том, что, если бы в аэропорту не поправил атташонка, это был бы действительно их последний полет. Но вслух об этом говорить не стал: психика у людей после аварийного катапультирования обычно налаживается только через несколько дней, и любое неосторожное слово может привести к самым неожиданным последствиям. К очистительному мордобою, например. Я просто предложил выпить за главного конструктора катапультных кресел. Тост вызвал буйный восторг.

Выпили. Отдышались.

— А где Перов? — полюбопытствовал я.

— Стреляться пошел, — сообщил Базлаков.

— Куда?

— В салон…

— Зачем же вы его отпустили?

— А у него все равно пистолета нет, — успокоил Вильегорский.