Убей фюрера, Теодор

Вот Ромео склоняется над мёртвой Джульеттой. Пронзительный момент, несмотря на всю условность театрального действа. Анна цепляется за мужа. В бинокль не видно, но не удивлюсь, если у неё на глазах слёзы.

Переживает за чужую смерть. Не знает, что скоро встретит свою.

Удалиться из зрительного зала я вынужден заранее, под гневное шиканье соседей. В фойе у выхода из партера занимаю наблюдательный пост, чтобы не пропустить пару Шульц.

Ждать приходится до четверти часа, привлекая ненужное внимание театральной обслуги. Долго не смолкают овации, они доносятся приглушённо. Наконец, двери распахиваются, публика начинает покидать зал. Через некоторое время вижу моих чехов. Дама оживлённо щебечет с серьёзным мужчиной в штатском, тот в дурно сшитом костюме тёмно-коричневого цвета, очень типичном для советских в Европе. Иозеф несёт саквояж. Ходил в театр с объёмистым саквояжем? Буду считать, что передача денег состоялась.

Следую за ними до выхода. Коричневый костюм отваливает, никто пару не ведёт. Шульцы поворачивают налево и идут по аллее вдоль сада, сплошь заставленной конными экипажами и авто.

Передо мной мелькает Дюбель, одними глазами спрашивает: ну как?

Киваю. Тем самым отпускаю топор гильотины. Соучастник тотчас исчезает из виду, чтоб караулить жертв по пути.

Наверно, страшней убивать ребёнка. Отнимаешь у него всю жизнь, едва распечатанный сосуд. Пожилым чехам около шестидесяти. Их сосуд выпит почти до дна. Меня это должно успокаивать? Как-то не получается. Крутится дурацкая мысль, что лет через сорок или сорок пять так же выглядели бы Ромео и Джульетта, если не умерли бы от семейных войн, шли бы под руку, наслаждаясь ароматом цветения лип, тёплым июньским вечером…

Они прошагали целый квартал к оставленной «Татре-12». Видно, специально бросили её подальше ради вечерней прогулки. Неблагоразумно кидать машину далеко, когда тащишь изрядную сумму денег. Но что им грозит в тихом, провинциальном Брно? Ничего, если не считать группы ликвидаторов из абвера.

Толпа театралов рассосалась, но на улице ещё хватает людей. Как улица называется? Вроде Колиште, плохо запоминаю чешские слова. Незаметно догоняю Иозефа. Когда он сбавляет шаг перед самой дверцей авто, из-за машины выныривает Дюбель и без размаха вгоняет нож ему в грудь. Подхватываю саквояж. Похоже, Анна ничего не успела понять. Через мгновение тот же нож вонзается ей в шею, поверх красных блестящих бусинок. Сейчас красного станет намного больше…

Дюбель бежит на северо-запад по Колиште. Вечерняя тишь взрывается трелью свистка, криками, топотом ног. Как из-под земли вырастают двое полицейских, прохожие и я в их числе возмущённо машем вслед удирающему Дюбелю, один из блюстителей порядка кидается вдогонку, второй склоняется над чешскими Ромео и Джульеттой.

Ретируюсь, не желая быть записанным в очевидцы. Ручка тяжёлого саквояжа с московской кассой жжёт мне пальцы через перчатку. Где-то впереди Лемке должен подхватить бегуна-убийцу.

Он убийца? А я кто? Ничуть не в меньшей степени. И это только начало кошмарного сна.

Полные руки денег, паспорт во внутреннем кармане. Могу скрыться, махнуть на запад Европы или кружным путём вернуться в СССР и покончить… Нет, как раз теперь не могу. Пара Шульцев пополнила список долга перед… Не знаю перед кем. Наверно, перед совестью. Я должен совершить нечто чрезвычайное, чтоб оправдать и сегодняшнюю смерть, и выстрел в толстого гэбэшника на казанской улице. Выполнить Особо Важное Задание. Когда проснусь.

Дюбель в этот вечер выуживает бутылку шнапса и в одиночку надирается до свинства. Он то порывается бежать из номера с угрозами вырезать всех евреев Брно, то требует поделить содержимое саквояжа на троих и становится похож на обычного уголовника, а не агента абвера. Потом рыдает с соплями, отчего становится ясно: он сегодня впервые отправил людей в преисподнюю и жестоко потрясён, пусть и не хотел в этом признаться.

– Как вы пережили первый раз, ефрейтор? – спрашивает Лемке, когда наш дебошир забывается пьяным сном.

– Сразу не до переживаний было. Шкуру спасал. Часа через два вывернуло. А вы, господин обер-лейтенант?

– В пятнадцатом, под Барановичами. Русского, штыком. Иначе бы он меня.

Между нами проскакивает если и не симпатия, она в корне исключена, то нечто вроде взаимопонимания. В ситуации «или ты, или тебя» кровавый дебют происходит проще.

По возвращении в Берлин на Дюбеле не видно никаких следов безобразий, он до невозможности горд собой. Лемке отдаёт гауптману саквояж с кронами и газету о грабительском убийстве почтенной пары обывателей. Этот июнь отведён для полевых учений в условиях, приближенных к боевым. Другая группа при участии Байрона получает боевое крещение на ликвидации большевистского агента, работавшего под прикрытием советского торгпредства. Конечно, мне не положено знать, чем конкретно занимались коллеги. Но их прёт от самодовольства, оттого приходится подержать в руках плохенькую фотокарточку шесть на девять, торопливо отснятую «Лейкой».