— Херня, — изрек дядя Федя. Тот, что с Судоремонтного завода. — Никого тут никогда не стреляли. В Панькино народ самый бедовый жил — зэки бывшие, завербованные. Их сюда тысячами присылали, когда строительство завода возобновили. Жили в бараках, по десять человек в комнате. Всю неделю работали, а по воскресеньям дрались. Потому и говорили — убей-городок. Но потом поостепенились многие, семьями обзавелись. А в шестидесятые стали бараки расселять. А что до немцев, так я так скажу: у них даже конвой без оружия был, сам видел. Я после войны из деревни приехал, в школе ФЗО на каменщика учился, немцы не в Панькине жили, а старой церкви, которая нынче под склад используется. Немцев в Панькино в столовую кормить водили. И нас там же. Так их, сволочей, кормили лучше, чем нас. Нам только мороженую картошку давали, хлеб с опилками, суп на костях варили, а им и рисовую кашу, и белый хлеб с маслом и мясо каждый день. Вначале их кормили, а потом нас. Мы порой на морозе ждали, пока фрицы пожрут, да посуду после их перемоют. Но мы ничего, пленных не трогали, даже не дразнили. Нам мастера сразу сказали — мол, они военнопленные, их трогать нельзя. Тронете — сами как фашисты будете. А коли фашисты, так возвращайтесь обратно, нечего вам в образцовой школе ФЗО делать. А то и под суд пойдете, за негуманное обращение с военнопленными. Во как! Однажды только не выдержали, да и то, фрицы тут не при чем. Как-то раз мы пришли на обед, так в немытую посуду, что после немцев, повара нам еды наклали.
— И что потом? — полюбопытствовал Митька.
— А что потом? У меня батя на фронте погиб, у большинства пацанов тоже. Из моих дружков мало у кого отцы с фронта вернулись. Но я хотя бы знал, что мой погиб, а у кого без вести пропал, им каково? И чтобы мы, после немцев, из их грязной посуды жрать стали? Да мы раздачу мисками закидали, а потом заявили, что есть не станем.
Вот теперь стало любопытно и мне.
— И как, последствия были? — поинтересовался я. Если верить перестроечным газетам, такое могли счесть бунтом против власти.
— А какие последствия? — хмыкнул дядя Федя. — Начальство из горкома приехало, разобрались и приказ отдали — сначала «фабзайцев» кормить, а уже потом фрицев. Вот и все. А фрицы — работали хорошо. Вон, целый квартал отстроили, стоят их дома, как новенькие, а уже тридцать лет прошло.
Я мысленно вздохнул. Тот самый «немецкий» квартал стоит до сих пор, спустя восемьдесят лет, только стены облупились. Но здесь уже немцы не при чем, от нынешних хозяев зависит.
— А знаете, отчего Панькино Панькиным прозвали? — задал риторический вопрос дядя Федя. — В двадцатые, как гражданская война закончилась, жили тут братья Панькины. Бандиты они были страшные, долго их чекисты ловили, но наконец поймали, и расстреляли. Вот, в честь их деревню и назвали — Панькино. Алексей, слышал? — хохотнул дядя Федя. — Бандиты людей грабили, а в их честь деревню назвали. Почему так?
Братья Панькины действительно были они бандитами. Только деревня Панькино никакого отношения к братьям-разбойникам не имеет. Читал я, в свое время и про Панькиных, и про название деревни.
— Панькино еще за сто лет до братьев существовало, — отозвался я. — А название она получила тоже из-за бандитов, только из-за других.
— Да ну, Алексей, не свисти, — недоверчиво сказал дядя Федя. — Мне о братьях один старикан рассказывал, он еще говорил — дескать, были они как благородные разбойники, вроде этого, как там его…?
— Робин Гуда! — подсказал Митька. — Фильм я про него смотрел классный. «Стрелы Робин Гуда» называется. Там еще песня есть…
Митька прокашлялся и противным голосом запел:
Странно, я сам этот фильм раза два видел, но эту песню не помню. Зато помню песни Высоцкого[2].
Дождавшись, пока народ не угомонится, я сказал:
— Путает твой старикан. Благородным разбойником в Череповецком уезде был Иван Николаев. У богатых отбирал, бедным отдавал. Но так как богатых мало, он потом всех подряд принялся грабить. Но его тоже убили. А вот что касается Панькина, точно могу сказать — в книгах читал. Еще в семнадцатом веке, когда поляки Москву захватили…
— А что, разве поляки Москву захватывали? — перебил меня Митька. — Так кто ж им позволил-то?
— Митька, у тебя по истории какая отметка? — строго поинтересовался Тимофей Данилович.
— Н-ну, тройка, а что? — окрысился Митька.