Убежище 3/9

Более всего существо походило на здоровенный грязный мешок, снабженный клешнями и беззубым мокрым ртом. Все его тело было покрыто бурыми свалявшимися водорослями, гроздьями маленьких серых улиток, ошметками рыбьей чешуи и перламутрово-сизыми половинками речных ракушек. От него несло канализацией и тухлыми креветками.

Вцепившись клешнями в Машины ноги, существо медленно, рывками волочило ее по мосту. При каждом таком рывке вся его бесформенная туша мягко колебалась, точно мясной студень, и что-то внутри него переливалось и хлюпало, переливалось и хлюпало, переливалось и хлюпало.

– Что ты делаешь? – спросила Маша.

– Волоку тебя в воду, – невнятно пробормотало существо.

– Зачем?

– Трехголового я уже обглодал. У меня там совсем ничего не осталось. А я есть хочу. Я голодный. Я Болотный.

Болотный еще на пару сантиметров подтащил ее к краю моста. Маша не сопротивлялась.

– Все. Устал, – неожиданно сдался он.

Болотный тяжело дышал. С таким звуком, будто кто-то внутри него самозабвенно курил большой турецкий кальян.

– Если хочешь, я могу тебя отпустить, – сказал он Маше и, не дожидаясь ответа, разжал клешни. – Только ты мне тогда лошадку приведи.

– Какую лошадку? – удивилась она.

– Ну, лошадку, – мечтательно забулькал Болотный, – как раньше мне рыбаки бросали, чтобы я рыбу не ел. Такую же мне хочется… черную. Чтобы ее сначала три дня откармливали. И чтобы грива у нее была обмазана медом и солью. Да – и чтобы там были вплетены красные ленточки. Золотые не надо – мне красные больше нравятся… Вот такую лошадку… Приведешь?

– Как же я ее найду?

– По запаху, наверное, – сказал Болотный, отступая к краю моста. – В полнолуние… Тебе виднее. А я пока пойду. Я лучше там подожду. А то трудно мне здесь… Воздуху что-то мало…

Болотный закашлялся, сплюнул в воду длинный зеленый сгусток – и прыгнул следом.

XII. Путешествие

– Я чоколядный заяц! Я лясковый мерзавец! Я слядкий на все сто! О! О! О!

– Тебе не надоело? – снова заорал Дима, стараясь перекричать музыку. – Пойдем отсюда, а?

– Так то ж песня моего детства! – Аннета улыбнулась ему пьяной улыбкой, стерла со лба пот тыльной стороной ладони и продолжила танцевать. Впрочем, танцем это было назвать сложно. Она просто мотала головой из стороны в сторону и подпрыгивала, раскинув руки, чтобы сохранять равновесие.

– Я чоколядный заяц! И губ твоих касаясь, я таю так легко! О! О! О!

– Ань, ну как ты можешь слушать эту хуйню?!

– А шо такого? А мне нравится! А я люблю дискотеки, – сообщила Аннета и зашевелила губами, повторяя слова. – …Нереальный и заметный, очень ладный молодец, для девчонок…

– Ладно, я пошел, а ты как хочешь.

– …заменяю лучший в мире леденец… Я сейчас тоже приду!

Аннета в очередной раз подпрыгнула и чуть не упала. Во-первых, слишком много коктейлей «ром-кола». Во-вторых, танцплощадку действительно качало вместе с кораблем.

Пошатываясь, она вышла наружу, но не заметила Диму и принялась карабкаться по железной лестнице на верхнюю палубу. Он машинально хотел ее окликнуть, но передумал. Пусть сначала проветрится. Пусть протрезвеет. Пусть вообще куда-нибудь денется…

– Карамельки и ириски тают прямо на глазах! Если я скажу: эй, киски, слышу только ах-ах-ах! – кто-то открыл дверь в танцзал, и музыка вырвалась на палубу.

Дима заткнул уши и в очередной раз прокрутил в голове десять совершенно прекрасных способов, какими он мог бы потратить деньги, если бы не потратил их на этот дурацкий круиз… Она раздражала его. Слишком много времени вместе, с утра до вечера, с утра до вечера, запертые в этой качающейся трехэтажной посудине, посреди океана. И слишком мало времени вместе – до того. Встречались в основном по ночам, а по ночам она была вполне себе ничего. Кто ж знал, какая она утром и днем, эта Аннета… Имя-то какое дурацкое! Помнится, поначалу оно казалось ему загадочным и романтичным; он полагал, что оно отражает ее внутреннюю сущность… Впрочем, теперь он тоже так полагал, только вот сама эта сущность представлялась ему иной.

Уже в Греции вся загадочность куда-то делась, и Диме стало казаться, что она просто миленькая хохлушка, болтливая и не очень-то умная. У берегов Сицилии она перестала быть даже миленькой. Те несчастные два дня, что они там провели, она ныла с утра до вечера и просилась обратно на корабль, потому что у нее были месячные, ее укусила оса, ей было жарко, она натерла ноги и не могла купаться. В Вильфранш она призналась Диме, что «запала» на какого-то французского моряка и хотела бы с ним «замутить», а потом весь вечер рыдала, потому что Дима ответил, что ему все равно. К тому моменту, когда они причалили в Генуе, он был уже абсолютно уверен, что она полная дура. Теперь снова Греция… В тот раз останавливались в Нафплионе, а теперь в Волосе, но ему было уже все равно, поскорей бы все это кончилось, поскорей бы вернуться домой, в Одессу, и послать ее к чертовой матери…

– Ой, Дим, а ты здесь, а я думала, шо ты там… – Аннета спустилась с верхней палубы и нетвердым шагом приближалась к нему. – …А там тебя нету… а ты здесь… мяу…