Убежище 3/9

Интернат на Каширской, куда я отдала своего мальчика, был гораздо лучше. На порядок лучше. Его директор, высокий худой мужчина с неопрятной бородкой – очень сутулый, очень печальный, очень болтливый, – все время выбивал для приюта какие-то западные гранты, тщательно подбирал персонал, разрабатывал всякие экспериментальные программы, способствующие развитию детей… Кажется, он был хорошим человеком.

Главное – в его приюте пахло не так, как в других. Все равно немножко по-лисьи, но хотя бы не так сильно, не так пронзительно.

Там все было чистенько, аккуратно.

Там детей кормили хорошими питательными смесями из зондов и из пластмассовых ложечек.

Там им меняли памперсы несколько раз в день.

Там у каждого была своя кроватка.

Там было множество всяких приспособлений – что-то укрепляющих, что-то развивающих… Инвалидные кресла, безопасные качели – для тех, кто может сидеть. Веревочные канаты и веревочные лестницы, турники, качели, ходунки – для тех, кто может двигаться…

Ходунки. У моего мальчика тоже такие когда-то были – когда он учился ходить. Он был очень смешной в этих ходунках. Все время натыкался на мебель и удивленно так смотрел на меня. Ждал, пока я его разверну…

…Игрушки, кубики, пирамидки, большие резиновые мячи – для тех, кто может играть.

– …У нас некоммерческое заведение, государственное. Но никакой материальной помощью мы, сами понимаете, никогда не брезгуем, – говорит мне директор как-то даже слегка просительно.

– Конечно, конечно! – я вынимаю из сумки конверт.

Там довольно большая сумма. Практически все, что мне за последние годы удалось отложить, плюс еще то, что прислал Иосиф.

Я торопливо плачу деньги. За моего мальчика. За то, чтобы они забрали его у меня.

Директор заглядывает в конверт, кивает:

– Спасибо.

Потом поднимает глаза. Он смотрит на меня осуждающе. А может быть, мне это только кажется. Может быть, ему все равно.

– Если хотите, я могу устроить для вас небольшую экскурсию, – говорит он. – Показать, как тут у нас и что. Вам же, наверное, интересно, где вы оставляете своего сына?

Издевается? Нет, вроде бы нет. Кажется, у него добрые глаза. И очень усталые.

– Да, покажите, пожалуйста.

Я совершенно не хочу здесь задерживаться – но не могу так уйти. Вот так просто взять и сразу уйти.

– Клавдия Михайловна, можно вас на минутку? – зовет кого-то директор.

К нам, прихрамывая, подходит женщина – толстая, с некрасивым добродушным лицом.

– Это наша нянечка, Клавдия Михайловна, – объясняет он. – А это мама нового мальчика.

Клавдия Михайловна вежливо улыбается, смотрит было на меня, но тут же отводит взгляд.

– Клавдия Михайловна, переоденьте, пожалуйста, нового мальчика и отвезите в палату, – директор поворачивается ко мне. – Ну, пойдемте.

Я делаю пару шагов и оборачиваюсь. Я смотрю на него в последний раз. На нового мальчика. На нового мальчика.

На моего мальчика.

* * *

– …Это вот у нас палата для лежачих – вашего сына мы положим либо здесь, либо в соседней, она точно такая же.

Пустая белая комната. Шесть белых кроватей с частыми железными прутьями, какие-то угрожающего вида агрегаты рядом с каждой – и больше ничего. На полу – линолеум с невразумительным истертым рисунком. Наверное, это от него исходит легкий запах хлорки и взопревшей резины. На окнах – белоснежные ромбики решетки… – зачем?

Чтобы не сбежали?

Одна кровать пустует, остальные пять заняты. В них лежат маленькие, худые, неподвижные чудища с большими головами и неестественно скрюченными руками.

– К ним приходят родители? – спрашиваю я.

– Обычно от таких тяжелых детей родители отказываются сразу, в роддоме. И приходят потом крайне редко… – он задумчиво смотрит на детей своими усталыми спаниэльими глазами. – Да нет, пожалуй что, вообще не приходят.

– Я буду приходить регулярно.

Зачем я это говорю?

– Ну, вы-то, конечно, будете. Но у вас ведь другой случай, – отвечает директор. – Ваш ребенок, слава богу, здоровым родился. И вы с ним столько лет прожили…

– А здесь еще много детей, которые… ну… такие… не с рождения, а после травмы?

– Вообще-то, не очень. Обычно таких детей родители все же сами… – он как-то очень уж подчеркнуто смущается. – Одним словом, не очень много.

– А сколько?

– Ну, на самом деле… на самом деле… у нас всего одна такая девочка…

Смотрит в пол, грустно и обреченно. Как будто ему стыдно.

– Вон она, кстати, – директор указывает рукой на одну из кроватей. – Посмотрите, если хотите.

Я подхожу к кроватке и медленно заглядываю туда в ожидании кошмара.

Девочка лежит на спине. Она совсем не страшная – не похожа на остальных лежачих. У нее нормального размера голова. Да и вообще сложена она вполне пропорционально. Пожалуй, она даже красива…